Я пересказала, прямую речь заменила косвенной, ещё в двух-трёх фразах изменила стилистику. И получила двойку, первую двойку в этом году, большую, небрежную, красными чернилами.
Когда бы я стала плакать из-за двойки! Если у меня и было честолюбие, оно не касалось оценок. Но чувство справедливости было обострённым с детства.
Как я плакала! Ги Мокэ, я всё о тебе знаю, сколько тебе лет, где ты живёшь, какая у тебя семья, и всё это я знаю по-французски!
– Светлана, почему именно эта двойка так тебя расстроила? Маргарита Николаевна говорила, что двойки для тебя привычное дело.
– Потому что… Потому что я всё выучила, я не знала, что вы любите буквально слово в слово. Я пересказала, мне кажется, это труднее, чем писать, не думая.
Моя бабушка с лампой, летящей сквозь стекло, встаёт у меня перед глазами, и я умолкаю.
– Да? Ну-ка, дай свою работу. Ошибка всего одна, вот здесь, в окончании. Ставлю тебе четвёрку. Знаешь, у тебя способности к языкам. Запиши мой адрес и приходи в воскресенье, я буду заниматься с тобой дополнительно.
– Спасибо, Мария Андреевна!
Слёзы высыхают у меня на глазах, справедливость восстановлена, мир снова стоит на своих вечных устоях, не шатаясь и не переворачиваясь. И лучше Марии Андреевны только Полина Павловна, моя первая любовь.
Прохожу арку, поднимаюсь по лестнице, достаю до звонка, она очень понятно объяснила дорогу.
Домашняя Мария Андреевна совсем другой человек, ещё лучше, чем в классе, оказывается. Улыбается, говорит не так быстро, как на уроке, и главное, по-русски.
И вместо урока французского мы пьём чай с вареньем и оладьями прямо со сковородки.
Мы – это Мария Андреевна, я и Марат, мальчик чуть постарше меня. Когда оладьи кончаются, он встаёт:
– Тётя Маша, я погуляю?
– Ладно.
Тётя Маша, с ума сойти!
А девчонки в классе знают про Марата, оказывается.
– Она нашла его во время эвакуации на обочине дороги.
Для кого-то всё укладывается в одну фразу, а я вижу эту дорогу, мы сами шли по ней, палящее солнце, гул фашистских бомбардировщиков… И она идёт в домашнем платье, в котором кормила нас оладьями. А на обочине сидит мальчик.
– Ты потерялся? Где твои родные?
– У меня никого нет.
– Где же твоя мама?
– Её убило бомбой вчера. А отец погиб в самом начале войны.
– Но почему ты не уходишь, вот-вот опять бомбёжка начнётся!
– Мне некуда идти.
И она взяла его с собой. Навсегда.
Марат уходит, а Мария Андреевна убирает со стола, и кладёт на скатерть настоящие книги на французском языке, не учебник, а книги!
Она была удивительным человеком. Тогда ни одному преподавателю в голову не приходило учить языку по художественной литературе, это сейчас в порядке вещей. Как интересно!
Как бы я сейчас знала французский, если бы Мария Андреевна не жила напротив библиотеки! Я зашла в неё на обратном пути, давно здесь не была, обходилась школьной и Дворцом пионеров.
На столе, как в любой библиотеке, лежала стопка книг. Их сдали только сегодня и не успели разложить по полкам.
«Два капитана». Открываю наугад, я и тогда по одному абзацу могла определить, заслуживает ли книга внимания.
– Дайте мне эту книгу, пожалуйста!
– Она не выдаётся на дом, приходи в читальный зал, и читай.
В следующее воскресенье вместо урока французского я читаю эту книгу, и в последующие тоже. Я не поднимаю глаз на Марию Андреевну, а она, аристократка до мозга костей, даже виду не подаёт! Так закончился мой французский.
17. Я расту
Когда только я успевала читать! Будто время растягивалось бесконечно, столько книг впитала в себя душа! Позади Жюль Верн, рыцарские романы, Чарская, даже Диккенс.
Какое счастье, что в России были Пушкин и Лермонтов, Гоголь, Толстой, Тургенев. Если бы нам ещё тогда, в школе, рассказали, какими они были, с кем общались, о чём думали и спорили…