Что до оратора, он не мог осознать ничего, кроме того, что мысли от него куда-то ускользают: у него даже немного шумело в ушах, и, единственный из всех присутствующих, он так и не расслышал вторивший ему голос и не заметил своего изображения. Не много сыщется эмоций, поглощающих нас столь же безраздельно, как волнение по поводу того, что мы собираемся сказать. Мистер Брук слышал смех, но он был готов к тому, что тори затеют во время его речи суматоху, к тому же его будоражило и отвлекало в этот миг радостное предчувствие: казалось, затерявшееся в начале речи вступление вот-вот готово воротиться и вызволить его из балтийских морей.

– Это напоминает мне, – продолжил мистер Брук, с непринужденным видом засовывая в карман руку, – если бы я, знаете ли, нуждался в прецеденте… но когда ты прав, прецеденты не нужны, впрочем, возьмем Чэтема[30], не могу утверждать, что я стал бы поддерживать Чэтема или Питта… Питта Младшего… он не был человек с идеями, а нам, знаете ли, нужны идеи.

– К черту идеи! Нам нужен билль, – выкрикнул в толпе грубый голос.

И тотчас же невидимый Панч, до тех пор копировавший мистера Брука, повторил: «К черту идеи! Нам нужен билль». Публика расхохоталась еще громче, а мистер Брук, прервавший в этот миг свою речь, наконец-то расслышал давно уже вторившее ему эхо. Но поскольку оно передразнивало того, кто его перебил, и ввиду этого казалось дружественным, он учтиво отозвался:

– Вы не так уж неправы, мой добрый друг, мы ведь и встретились для того, чтобы поговорить откровенно… Свобода мнений, свобода печати, свобода… в этом роде, да? Что касается билля, то вы получите билль. – Тут мистер Брук, замолкнув на мгновение, надел очки и вытащил из нагрудного кармана заметки жестом делового человека, намеренного перейти к подробностям. Панч подхватил:

– Вы получите билль, мистер Брук, путем предвыборной обработки избирателей, и место за пределами парламента получите, а с вас позвольте получить круглую сумму – пять тысяч фунтов семь шиллингов и четыре пенса.

Грянул дружный хохот, а мистер Брук, побагровев, уронил очки, растерянно огляделся и увидел наконец чучело, продвинувшееся ближе к балкону. Затем он увидел, что оно самым плачевным образом замарано яйцами. Мистер Брук, вспылив, ощутил подъем душевных сил и поднял голос:

– Шутовские выходки, проказы, издевательства над преданностью истине… все это прекрасно. – Тут тухлое яйцо угодило в плечо мистеру Бруку, а голос повторил: «Все это прекрасно», после чего яйца посыпались градом, нацеленные по большей части в чучело, но иногда, как бы случайно, попадая и в оригинал. В толпе сновало множество никому не известных людей, свист, вопли, рев, завывание дудок слились в невообразимый шум, еще более оглушительный из-за криков тех, кто пробовал унять смутьянов. Перекричать такой шум было решительно невозможно, и мистер Брук капитулировал. Поражение казалось бы не столь досадным, если бы вся баталия не выглядела как ребяческая шалость. Грозное нападение, в результате которого репортер мог бы сообщить читателям об «опасности, коей подверглись ребра высокоученого джентльмена», или почтительнейше засвидетельствовать, что над «перилами мелькнули подметки башмаков этого джентльмена», быть может, оказалось бы менее огорчительным.

Мистер Брук, вернувшись в комнату, где собрались члены комитета, небрежно произнес:

– Довольно неудачно вышло, знаете ли. Мало-помалу я завладел бы вниманием слушателей… но попросту не успел. Я подобрался бы и к биллю, – добавил он, взглянув на Ладислава. – Впрочем, в день выдвижения кандидата все наладится.