Зато весьма сомнительным представлялся ему успех на поприще, избранном им для осуществления правого дела. Он писал речи и памятные записки для речей, но ему становилось все яснее, что мистер Брук, оказавшись перед необходимостью проследить ход какой-либо мысли, непременно сбивался со следа, бросался разыскивать утерянный след, после чего с большим трудом находил обратную дорогу. Служить родине, собирая различные документы, – одно, а запоминать содержание этих документов – совсем другое. Нет уж! Заставить мистера Брука вспомнить нужные доводы в нужный момент можно было, лишь заталкивая эти доводы ему в голову столь усердно, чтобы ничего другого она не могла вместить. Но куда их затолкнуть, если голова мистера Брука и без того забита всякой всячиной? Мистер Брук и сам замечал, что, когда он выступает с речами, ему несколько мешают идеи.

Впрочем, репетиторской деятельности Ладислава предстояла в ближайшее время проверка, ибо накануне дня выдвижения кандидатов мистер Брук должен был держать речь перед достопочтенными избирателями Мидлмарча с балкона «Белого оленя», откуда открывался обширный вид на край рыночной площади и перекресток. Стояло чудесное майское утро, и, казалось, многое внушало надежду: забрезжила перспектива дружественных отношений между комитетом Бэгстера и комитетом Брука, причем мистер Булстрод, мистер Стэндиш, либеральный адвокат, и такие фабриканты, как мистер Плимдейл и мистер Винси, придавали этому альянсу прочность, почти достаточную для того, чтобы противостоять мистеру Хоули с союзниками, обосновавшимися в «Зеленом драконе». Мистер Брук, довольный тем, что ему удалось приглушить негодующий рев «Рупора» преобразованиями, произведенными им за последние полгода у себя в поместье, и уловивший при въезде в город несколько приветственных кликов, почувствовал, что его сердце забилось бодрее под бледно-желтым жилетом. Но при критических обстоятельствах мы зачастую обнаруживаем счастливую способность забывать все, что происходило ранее чем минуту назад.

– Дела идут недурно, э? – говорил мистер Брук, поглядывая на собиравшуюся толпу. – По крайней мере, на публику я пожаловаться не могу. Право же, это приятно – выступать перед собственными, знаете ли, соседями.

Ткачи и кожевники Мидлмарча, в отличие от мистера Момси, не считали мистера Брука своим соседом и испытывали к нему не больше привязанности, чем если бы он только сию минуту был прислан к ним из Лондона в посылке. Впрочем, они довольно благосклонно выслушали ораторов, представлявших им кандидата, хотя один из них – политический деятель из Брассинга, прибывший сообщить обитателям Мидлмарча, в чем заключается их долг, – произнес речь столь пространную, что она вызвала опасения, удастся ли кандидату что-нибудь к ней добавить. Тем временем толпа становилась гуще, и когда деятель завершал свою речь, мистер Брук, который по-прежнему вертел в руках очки, перебирал лежавшие перед ним бумаги и переговаривался с членами комитета с видом человека, которого не страшит приближающееся испытание, вдруг утратил всю свою уверенность.

– Я выпью еще рюмку хереса, Ладислав, – с беззаботным видом обратился он к Уиллу, который стоял у него за спиной и тут же вручил ему сей бодрящий напиток. Это было ошибкой, ибо вторая рюмка хереса, последовавшая вскоре после первой, оказала сильное воздействие на организм мистера Брука, всегда воздержанного в питье, и вместо того, чтобы сосредоточить его силы, распылила их. Посочувствуем ему: сколько английских джентльменов тяжко страждут, витийствуя по поводу сугубо частных дел! А ведь мистер Брук желал служить отечеству, войдя в парламент, что, впрочем, также могло бы остаться его сугубо частным делом, если бы, вступив однажды на этот путь, он не обязал себя витийствовать при любых обстоятельствах.