– Хочу перешить фартук, – посасываю палец, поднимая взгляд на мужчину.

На секунду Андрей подвисает, глядя на мой рот и палец, а затем как ни в чем не бывало садится за стол.

– Если что, у меня есть швейная машинка, – говорит он.

– Швейная машинка? У тебя? – я встаю и убираю фартук на подоконник, чтобы вернуться к нему позже.

– Да, иногда приходится перестрачивать шлейки для собак, ну и так – по мелочи.

– Ты умеешь шить? – удивляюсь я.

Когда мы жили в Кириллом, он не то что шить, он тарелку за собой боялся в мойку убрать или носки подобрать.

– Да, – кивает Андрей с кривой улыбкой, – я как кот Матроскин. Что на обед? Пахнет вкусно.

– Рассольник, – сообщаю я, открывая крышку кастрюли.

Что бы я там себе не думала, пятничный визит двух девушек меня успокоил. Андрей с Климом точно не маньяки, во всяком случае, те девушки на утро были живы и здоровы. Утром я слышала голос Татьяны, когда проснулась. И даже нарочно не спускалась вниз какое-то время, чтобы не мешать им с Андреем пить кофе. Но в доме было тихо. Либо я просто не слышала их, когда они завтракали ни свет ни заря.

Но стоит только Климу появиться на кухне, как я вся внутренне съеживаюсь. Лицо обдает жаром. В голове сразу вспыхивают его слова. Конечно сейчас я реагирую на них с относительно холодной головой и снова думаю про себя: “Ну что за мужлан?” Но вчера, в той комнате… Я помню те несколько мгновений, когда признание парня не казалось мне чем-то грубым и непозволительным. Это было… горячо.

Ставя перед Климом тарелку, я раплескиваю суп. Рука дрогнула в самый неподходящий момент, когда парень откинул отросшую челку и посмотрел на меня так пронзительно, что я растерялась.

– Извини, я сейчас все… – бросаюсь к мойке, собираясь взять тряпку. Клим приподнимает над столом тарелку, чтобы я могла вытереть под ней. – Давай я в другую перелью, – тоже беру тарелку.

Но, прикоснувшись к его грубым пальцам, одергиваю руку.

– И так сойдет, – говорит парень, снова смахнув челку в сторону.

– Вик, а ты стричь умеешь? – спрашивает Андрей.

– Стричь? Волосы? – отходя от стола, чтобы бросить тряпку, показываю на свою голову.

– Да, – прижав к груди полбуханки, Андрей отрезает толстый ломоть и протягивает его сыну. Я забыла нарезать хлеб. – Клим оброс, не мешало бы его подстричь. Я так подумал, если ты шить умеешь, то, может, и еще много чего, – иронизирует мужчина.

– Просто я швея по образованию.

– Вон оно что, – тянет Андрей. – Ну, может, попробуешь? У женщин это всяко лучше получается. Я же сам его стригу, – мужчина показывает пальцами ножницы, – как барана.

– Как валуха, – цедит Клим, двигая желваками.

И он то ли хлеб так тщательно пережевывает, то ли выражает свое недовольство.

Андрей как-то подозрительно откашливается.

– Валух? Это… кто? – спрашиваю я, глядя на старшего.

С младшим я пока не готова разговаривать.

– Так называют холощеного барана, – объясняет Андрей. Я непонимающе хмурюсь, и он исправляется, – кастрата. Это шутка, Вик, – улыбаясь, мужчина демонстрирует мне свои хорошие зубы. – Мы так общаемся, мужские приколы, не заморачивайся. – Ты подумал… насчет Магеллана? – теперь Андрей обращается к сыну иным тоном – осторожно. – Можем сделать это завтра.

– Нет, – отрезает Клим, глядя на отца.

Из-за нависшей челки я толком не вижу его глаз, но, будто бы, Клим чем-то расстроен.

– Он мучается, ты же понимаешь, – качает головой Андрей.

– Это надо сейчас обсуждать? – бормочет Клим.

– Я уже несколько раз тебе говорил, – хмурится Андрей. – Надо решать. Надо.

Виснет напряженная тишина.

Мне становится неловко.

Наверное, я должна выйти, чтобы мужчины выяснили свой вопрос наедине, но мне не дают покоя слова Андрея про старика-бладхаунда.