В XVI в. занятие коллизионными вопросами сосредоточивается преимущественно во Франции; здесь каждая провинция имела свои кутюмы, и в политически объединенном государстве коллизии кутюмов должны были являться на каждом шагу. В ряду французских юристов XVI в. особенное место занимает Дюмулен (1500–1566); его одни считают последним из плеяды юристов школы Бароло или постглоссаторов; другие видят в нем первого из новой школы французских статутариев. С Бартоло и другими итальянскими писателями его роднит стремление расширять действие местных кутюмов за пределы их территории. В этом отношении он был верным слугою французских королей, которые складывали здание абсолютизма, доканчивая разрушение феодализма как политической организации. Но феодализм еще был силен в социальном отношении и правах. Каждая провинция держалась своих кутюмов как остатка своей национальной особенности. Привязанность провинций к кутюмам еще укрепилась в XVI-м веке, когда кутюмы были редактированы на письме. Тогдашний юридический афоризм гласил: «Все кутюмы реальны», т. е. в пределах провинции действуют только ее кутюмы и действуют безраздельно; за пределами данной провинции они силы не имеют. Дюмулен, признавая вместе со всеми реализм кутюмов, высказался в вопросе об имущественных отношениях супругов так, что реализм кутюмов подрывался в корне; он находил, что если супруги вступили в брак в области парижских кутюмов, то те права на общие имущества, которые по этим кутюмам принадлежали жене, распространяются и на имущества, лежащие в области нормандских кутюмов, и притом не только, когда супруги заключили предбрачный договор, но даже когда вступили в брак молчаливо, но только в области кутюмов, по которым признается право жены на общее имущество. Это означало, прежде всего, что от воли сторон зависит выбор тех разноместных законов, которым они хотят подчинить свои отношения; благодаря этому воззрению Дюмулен считается инициатором учения об автономии воли. Это означало, далее, то, что молчаливо под видом соответствия с волею сторон кутюм одной провинции проникает в другую, т. е. становится личным, экстратерриториальным. Такое учение было совершенно в дух итальянских постглоссаторов, у которых не было никакого специфического расположения к вещным или к личным статутам, но которые охотно расширяли сферу применения личных статутов, когда считали это справедливым. Но учение Дюмулена встретило резкий отпор в юристе, который в защите реальности кутюмов видел борьбу за дальнейшее существование национальной автономии Бретани. Д’Аржантре (1519–1590), бретонский дворянин, судья и историк, восстал против вторжения чужих кутюмов в область кутюмов Бретани, и в связи с этим выступил против всей школы итальянских постглоссаторов и формулировал ту теорию статутов, которую впоследствии писатели, незнакомые с источниками, приписывали без разбора всем юристам, начиная с Бартоло. Д’Аржантре высказывает свое призрение к писателям схоластикам, «которые, – говорит он, – только путаются в своих бесконечных делениях и подразделениях, различениях, цитатах, мнениях, и, вследствие неустойчивости собственных воззрений, отпускают читателя с еще меньшею устойчивостью взглядов». На место всего пестрого разнообразия он выставляет упрощенную систему, которая сводится к следующему. Все статуты (статуты в смысле кутюмов или законов вообще) делятся на три категории: реальные, личные и смешанные. Как общее правило, все статуты реальны; это значит, что каждый кутюм строго территориален; на своей территории он царствует безраздельно; за пределами территории он ничто. В виде исключения некоторые статуты личны, т. е. применяются к лицам и вне территории. В категорию смешанных статутов входят законы, которые касаются одновременно и вещей, и лиц; эти статуты также территориальны. Тенденция Д’Аржантре ясна уже из этого деления. Личные статуты для него не равноправные с реальными, как было у постглоссаторов, а – только исключение из правила; смешанные статуты придуманы для того, чтобы еще более расширить группу реальных статутов и сузить группу личных. Личные статуты для него те, которые касаются только состояния и общей способности лиц к совершению гражданских актов; но если статут имеет хотя бы самое отдаленное отношение к недвижимости, или если он содержит не общее, а специальное ограничение дееспособности, – он уже смешанный или реальный. Статут, по которому совершеннолетие в Бретани определяется в 20 лет, а в Париже в 25 лет, есть статут личный; статут, по которому замужняя женщина не вправе заключать договоры – также статут личный. Но статуты, которые касаются только недвижимостей, реальны; статуты, которые говорят о разделе недвижимости, но при этом различают, к какому сословию принадлежат совладельцы; или статуты, которые хотя и говорят о дееспособности лиц, но о той, которая нужна для продажи недвижимости; или статуты, которые определяют состояние лица (например, узаконение внебрачного дитяти), но имеют последствием установление прав в недвижимости – все это статуты смешанные, следовательно, реальные, территориальные. – Учение Д’Аржантре носило политический характер; оно тенденциозно увеличивало до крайности группу реальных статутов, чтобы отстоять законодательную автономию провинции, для которой ее кутюмы были наследием ее национального прошлого; покушение на территориальный суверенитет кутюма Д’Аржантре сравнивал с покушением на кражу; стремление кутюмы выйти за свои территориальные пределы он считал узурпацией. Во Франции такое учение, как поздний плод феодализма, уже не могло иметь успеха; французские статутарии после Д’Аржантре уже не мирятся с тем, что личные статуты могут быть терпимы только как исключение из правила; они продолжают следовать традиции итальянских постглоссаторов; в таких вопросах, как дееспособность или форма актов, они отнюдь не стараются, во что бы то ни стало применять местные законы и устранять те, которые действуют в провинции, где лицо постоянно живет или где составлен акт. Зато учение Д’Аржантре приобретает большую популярность в XVII в. в Нидерландах, где политические условия сложились так, что территориальность статута означала признание местной независимости. Города Фландрии и Брабанта в XVII в. вели, как и ломбардские города в XIII в., оживленную торговлю; отсюда потребность в правилах для решения конфликта между местными законами; северные провинции, отпавшие от Испании по Утрехтскому договору, т. е. Голландия; южные, оставшиеся под управлением испанских эрцгерцогов, т. е. Бельгия, – все имели свои кутюмы, поступаться которыми могло оказаться несовместимым с национальною независимостью. В Бельгии появился первый в истории законо дательный памятник, в котором не свободные писатели и не судьи, а государственная власть формулировала коллизионную норму; это был «вечный эдикт» Альберта и Изабеллы 1611 г.; он решает конфликт в пользу территориальных кутюмов: для завещательного распоряжении недвижимостью требуется, чтобы как дееспособность завещателя, так и формы завещания соответствовали требованиям кутюма того места, где лежит недвижимость; личный статут завещателя, как и закон того места, где завещание составлено, роли не играют. После того, как целые столетия уже практиковалось правило locus regit actum, т. е. формальное значение акта определялось законом того места, где акт совершен, постановление эдикта было анахронизмом; вскоре поэтому пришлось его значительно изменить, ослабив его территориальность. Здесь, в Нидерландах, в XVII в. выступает третья в истории нашей науки значительная группа писателей. Первый из них, Бургундус (1586–1619), оправдывал преимущество реальных статутов еще только феодальными соображениями, которые он вздувал до карикатурности. Имущества, – говорил он, – составляют кровь и душу человека; без них человек труп среди живых; они не следуют за лицом, а влекут его к себе и навязывают ему свой, т. е. реальный статут. Отсюда и те формальности, которые установлены для завещаний, суть только качества, неотъемлемые от собственности. Для определения дееспособности он, впрочем, признавал личный статут, как рубец от раны, который человек всюду на себе носит. – Последующие голландские писатели XVII в. выдвигают уже на первый план не феодальное отношение к земле, а более новую идею территориального политического суверенитета. Прежде, говоря, что статут реален, имели в виду его отношение к вещам; теперь реальность есть синоним территориальности. Все эти писатели стоят на том, что реальность статута есть правило, а персональность или личность – исключение. Один из них, Иоанн Фут (1647–1714), дал новое объяснение того, почему такое исключение допускается, и это объяснение на два столетия сделалось аксиомой. Это та ссылка на международную вежливость, comitas nationum, как оправдание допущения иностранных законов, о которой я упоминал в первой лекции. Иоанн Фут доказывал, что государственная власть на определенной территории только одна; что, строго говоря, перед судом иностранец не вправе ссылаться на законы своей страны даже для определения своего состояния и дееспособности; что судья, обязанный исполнять только волю своего государства, должен применять только местные законы. Если и делаются исключения, освященные вековою практикою, то это не более как следствие расчета, соображения о пользе или вежливости к другим государствам. Такие исключения делаются в пользу движимостей, которые следуют закону места жительства, и в пользу форм актов, которых законность определяется по месту совершения. – Ссылка на comitas пришлась по вкусу всей эпохе просвещенного абсолютизма. Другой голландский писатель, Губер (1636–1694), формулировал все принципы о коллизии законов в трех положениях, которые были восприняты судебною практикою, в особенности в Англии, как аксиомы: 1) законы каждого государства управляют территорией и всеми подданными, но вне территории не имеют никакой силы; 2) все, кто находится на территории, хотя бы и временно пребывающие, становятся как бы подданными государства; 3) действие иностранных законов допускается только в силу вежливости, поскольку это не приносит ущерба правам и власти государства и его подданным.