Эол не знал, что это за знак.

Внутри треугольника цвёл цветок, выгравированный с потрясающей точностью, словно живой. Его лепестки будто колыхались от дуновения невидимого ветра.

– Хоть что-нибудь возьму, – подумал Эол, пытаясь оторвать табличку, которая, к его радости, поддалась с лёгкостью.

Но, едва он выпрямился, держа её в руках, мир вокруг изменился.

Холодная вода уже подбиралась к его ботинкам. Он даже не заметил, как оказался по лодыжку в мутной жижице.

И тут он увидел их.

Львиные головы.

Каждый угол столешницы украшала искусно вырезанная морда могучего зверя. В его пасти висела виноградная гроздь, будто древний символ из забытых времён.

Но времени разглядывать не осталось.

Тонкий, но отчётливый голос, пробившийся сквозь гул стихии, заставил его замереть.

Нира.

Он вскинул голову и увидел её.

Младшая сестра, крошечная фигурка на фоне разбушевавшейся стихии, тонула в ревущем потоке.

Эол почувствовал, как внутри что-то оборвалось.

Река ревела.

Ливень стучал по земле.

А сердце билось с такой силой, что, казалось, сейчас разорвёт грудь.

Он бросил табличку в карман и рванулся вперёд.

Наконечник копья дрожал, словно живой, упираясь в рёбра зверя двумя острыми крыльями у основания. Глухой, утробный рёв раздирал воздух, наполняя его зловонным смрадом гниющей плоти и звериного дыхания. Тин, вжавшийся спиной в узловатый ствол старого дуба, ощущал, как вибрация этого рева отдаётся в его груди, смешиваясь с собственным сбившимся дыханием.

Копьё – его единственная защита, последний бастион между жизнью и неминуемой гибелью – предательски скользило в окровавленных ладонях. Липкая кровь, чужая и своя, покрывала пальцы, стекая тонкими ручейками по древку. Мышцы ныли, налившись свинцовой тяжестью, но зверь не сдавался. Нет. Напротив, он наваливался всей своей чудовищной массой, злобно всхрапывая, утробно урча, вдавливая острие глубже в свою плоть, словно не замечая боли. Он напирал с каждым мгновением всё сильнее, сокращая расстояние между смертоносными клыками и грудью охотника.

Спина Тина впилась в кору дерева, дыхание сбивалось в рваные всхлипы. Жаркое дыхание кабана, насыщенное запахом перегнивающих трав и старой крови, било прямо в лицо, пробираясь в ноздри, вызывая дурноту. Огромные ноздри зверя раздувались, втягивая воздух, будто уже празднуя победу.

Позади, едва различимая среди высокой травы, неподвижно лежала Дана. Она почти не двигалась, лишь слабый, жалкий стон вырывался из её пересохших губ, теряясь в гуле битвы. Грубый удар лапы зверя отбросил её на камни ещё полчаса назад – или минуту? Время потеряло смысл. Тогда Тин не успел проверить, жива ли она. Сейчас он не мог позволить себе даже мельком взглянуть в её сторону.

И всё же…

Смутное, едва уловимое шевеление её пальцев пронзило сознание Тина острой вспышкой боли. Она жива. Но на долго ли?

Вокруг, как пророческие вестники смерти, кружили жирные мухи. Они уже предвкушали пир, потирая свои крохотные лапки, готовые сесть как на окровавленные щёки Тина, так и на колыхающуюся тушу их противника.

Оружие в руках юноши дрожало.

Руки слабели.

Глубокая рана на лбу пульсировала, щедро источая алую кровь, застилавшую взгляд мутной пеленой. Каждый раз, когда он пытался смахнуть её рукавом, кабан делал рывок вперёд, и острие его сохранившегося клыка приближалось к коже Тина ещё на несколько жалких сантиметров.

В этот миг охотник и добыча словно поменялись местами.

– Нет, не так… – простонал Тин, его голос утонул в гуле собственного сердцебиения.

В памяти вспыхнул образ отца.

Грубые, но тёплые ладони, уверенный голос, холодная сталь ножа, вложенного в детскую руку.