– Почему вас это так заботит, Уиттакер? Вы ведь любите сенсации, не так ли? – она увидела, как он сглотнул. – Разве моя гибель не станет отличным заголовком: «Трагедия на набережной: журналистка-выскочка покончила с собой». Читатели будут в восторге.

Уиттакер замер, улыбка, до этого момента игравшая на его губах, медленно сползла с его лица, как маска, обнажая на мгновение истинное выражение. Где-то зазвонил телефон, разносчик газет прокричал о новом выпуске с кричащими заголовками, но здесь, в этой комнате, между ними повисла тишина, густая и липкая, как туман над Чарльз-Ривер.

– Вивиан, вы… – он запнулся, впервые за все время потеряв уверенность, затем с силой яростно швырнул крендель в мусорную корзину, – какая же вы идиотка!

Он открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но тут дверь редакторской с громким хлопком распахнулась.

– Вы двое, ко мне! – раздался раздраженный голос Грэма. – У меня для вас работенка!

Дэш бросил на Вивиан многозначительный взгляд – его лицо вновь приняло свое обычное насмешливое выражение – и ухмыльнулся:

– Похоже, у нас с вами будет долгий день, мисс Харпер.

Вивиан развернулась и вошла в кабинет редактора, гордая и спокойная, в то же время внутренне раздираемая от смеси тревоги, раздражения… и чего-то, что она не хотела анализировать.

Николас Сент-Джон.

Теперь это имя было не просто отголоском прошедшей ночи. Оно стало частью ее жизни. Вопрос лишь в том – какую роль этот человек собирался в ней сыграть?

Бледный, словно выцветшая акварель, свет утреннего солнца робко проникал сквозь запыленные стекла высоких окон «Бостон Глоуб», выхватывая из густого полумрака хаоса столов бумажные завалы свежих газет, чернильные пятна на столешницах и брошенные чашки с уже остывшим, потемневшим кофе. Осенний день скупился на краски, и оттого тускло-желтое мерцание газовых ламп, притушенных до экономного минимума, казалось здесь едва ли не единственным напоминанием об утраченном тепле летнего солнца. Воздух был плотным, почти осязаемым от густого запаха типографской краски, чернил и тяжелой духоты старой бумаги, насквозь пропитанной горьковатым дымом бесконечных сигар, незримо витавшем в воздухе, словно призрак недавних мужских споров и ночных бдений.

Вивиан, погруженная в собственные мысли, сидела за своим скромным столом, заваленным рабочими бумагами, хмуро и сосредоточенно просматривая свои торопливые записи. Ее тонкие, аристократически бледные пальцы, кончики которых были небрежно испачканы чернилами, крепко, почти нервно сжимали посеребренное перо, тонкие губы были плотно поджаты в прямую линию – неизменный признак ее предельной внутренней собранности, хорошо знакомый тетушке Агате.

Она задумчиво кусала кончик деревянного карандаша, погрузившись взглядом в нестройные строчки перед собой. Речь шла о рутинной, холодной как осенний день, теме городских махинаций с поставками угля для нужд города, но сейчас ее упрямые мысли упорно витали где-то вдали от сухих цифр и безжизненных бухгалтерских документов. Слова казались тяжеловесными, лишенными живого дыхания, пустыми и напыщенными, словно бессодержательные светские беседы в холодных гостиных миссис Гарднер.

Бордель… В памяти снова возник тот вечер – красноватый, обволакивающий полумрак, тягучий, сладковатый запах розы и резкий, дорогой аромат кубинских сигар, густой и дурманящий, словно тягучий сироп. Едва различимый шепот за тяжелыми бархатными портьерами, приглушенный смех и звон бокалов, блеск винных капель, отблески шелка и игра света в веерах из страусиных перьев. Мужские голоса, приглушенные и сдержанные, осторожные, словно речь заговорщиков, плетущих тайные сети. И он – таинственный незнакомец, явившийся словно из ниоткуда…