Правду говорят: красота спасет. Словно злая пелена спала с глаз завоевателя, явив истинную картину его деяний, заставив ужаснуться. Сознание прояснилось, в мозгу произошел переворот. В один миг разъяренный лев превратился в безобидного ягненка.

Опустив меч, Жерар спросил:

– Как тебя зовут?

– Саида.

– Будешь моей женой.

И не обманул. В те времена рыцарских обычаев кавалеры держали слово. Он обнял девушку и увел в комнату, которая служила спальней, судя по внешнему виду: на полу лежали толстые самотканые ковры, цветастые одеяла, пухлые подушки.

С Саидой он познал истину жизни. Ночью он лежал, слегка утомленный любовной игрой, и смотрел в крохотное окошко, где на черном иерусалимском небе сияли далекие, по-южному яркие звезды. Он переводил взгляд на девушку и видел в ее черных глазах те же самые звезды, только вблизи.

«Вот счастье, – подумал Жерар. – Самое простое и самое доступное. Не в золоте оно, не в драгоценностях. Не во власти, не в убийстве. Я избранник небес, раз имею его, зачем мне все остальное? Иерусалим, война, кровь? Пусть Готфрид дальше воюет без меня. Он думает, что очистив святой город от иноверцев, осчастливит человечество. Заблуждается. Не осчастливит даже себя».

Утром он повесил щит на двери дома, чтобы каратели не вздумали заглянуть. Переодев Саиду в мужское платье, он вывез ее на родину под видом собственного слуги. Сыграли свадьбу по христианскому обряду и зажили дружной маленькой семьей в родовом замке Фикелмон.

Через  положенное время семья собралась разрастись. Но… не получилось увеличиться в количестве. Осталось оно прежним, только качество изменилось: Саида умерла, успев родить сына Франсуа.

Жерар убивался, да ничего поделать не мог. И никто не мог, даже лучшие лекари из столицы. Над жизнью и смертью земные силы не властны. А со своими неземными он опоздал. Жерар был вампир. Он собирался когда-нибудь и жену сделать бессмертной, укусив небольно и не выпивая крови. Но не спешил – был ослеплен сиюминутным счастьем. Не задумывался о плохом. Почему-то откладывал на будущее. А оно так и не наступило.

Обиделся за это на новорожденного сына, лишил отцовской любви. Не возненавидел, но не полюбил. Часто глядел он на невинно шевелящегося в одеялах младенца и думал сокрушенно: выкармливаю убийцу собственной жены. Волна возмущения и ненависти поднималась, грозя ослепить, лишить благорассудства. Шептала подло:

– Можешь легко за нее отомстить. Младенец – его убить ничего не стоит. Только стукнуть кулаком посильнее…

Однажды почти решился. Рука поднялась замахнуться. И… опять Жерар замер как когда-то в Иерусалиме, когда увидел глаза Саиды. Только теперь он увидел свои собственные. Франсуа смотрел на него двумя разными по цвету глазами: правый голубой, левый коричневый – отличительная особенность вампирского рода Фикелмон.

Понял тогда Жерар: как бы ни была горька обида, лишать себя единственного наследника – ошибка, которую не сможет простить до конца своей бессмертной жизни.

Он честно передал сыну все, что умел и знал. Научил тому, что входило в кодекс родовитых французских вельмож: рыцарской гордости, воинской отваге, преданности присяге, чувству собственного достоинства, которое наказал беречь превыше всего.  Отдал все, кроме…  любви. Оставил ее для той – единственной, которую не уберег. И по которой не переставал убиваться.

В ночь перед восемнадцатилетием Франсуа, отец позвал его в кабинет, находившийся в высокой башне замка. Стояла умирающая осень, прелый запах которой настойчиво проникал в комнаты и зависал без движения. Его не могли прогнать ни горящие камины, ни пучки душистых трав, которые раскладывали слуги по углам.