Люди в таверне замерли, слушая его. Арташес перевёл взгляд на купца:

– Уверен, что ты понимаешь его в глубине души. Каждому из нас в своё время тяжело далось признание силы Рима. Но те, у кого хватило мудрости принять новый порядок, в итоге выиграли больше других – как ты.

Затем он посмотрел на ветерана.

– Ты хочешь вечно воевать против того, кого никогда не сможешь победить? Чем, собственно, отличается жизнь под покровительством Принцепса от того, что было раньше: сперва царство персов, затем Понт? Или ты предпочёл бы жить в новой парфянской сатрапии, красить глаза и рядиться в платья, как они?

Купец резко вдохнул, будто хотел что-то сказать, но промолчал. Ветеран сузил глаза, его лицо покраснело.

– Я не парфянин, чтобы малевать себе лицо! – выплюнул он, сжав кулаки.

Арташес не отступил, но его голос стал мягче:

– Конечно, нет. Ты – человек, переживший многое. Ты не сломался, не сбежал, не поддался слабости. И в этом ты, отчасти, похож на римлян. Возможно, у вас больше общего, чем тебе кажется.

Ветеран моргнул, будто обдумывая его слова. В его взгляде все ещё горел гнев, но руки уже не были сжаты в кулаки.

Арташес спокойно продолжил, чуть склонив голову:

– Я не хочу сказать, что вам должно нравиться римское правление. Я лишь спрашиваю: ты правда думаешь, что прошлое можно вернуть?

Ветеран молчал.

– Рим здесь. И он останется. Конечно, выбор есть всегда, – Арташес пожал плечами. – Вопрос лишь в том, какой выбор принесёт тебе меньше потерь.

Ветеран ещё мгновение смотрел на него, затем медленно выдохнул и сел. Купец покачал головой, но тоже вернулся на своё место. Гул таверны сомкнулся над их головами, словно пенное море смыкается над остатками потерпевшего крушение корабля – мгновение назад бушевал шторм, и маленькие фигурки неуклюже барахтались в надежде спасти свои жизни; но вот воды вновь успокоились, и волны продолжают шелестеть свою вечную песню.

Луций откинулся на спинку стула и хмыкнул, едва заметно качая головой.

– Ты так ловко управляешь людьми, как будто был рождён для этого.

– В Риме иначе не выжить, – спокойно ответил Арташес. – Особенно если ты заложник, хоть и почётный. Там важнее не меч, а слово. Как бы то ни было, давайте выпьем за успех нашего путешествия.

Ночь опустилась на Фасис, растекаясь по улицам маслянистой тьмой – она выползла из узких переулков, прошелестела над причалом, проплыла по булыжникам, оставляя за собой лужицы непроглядного мрака вперемешку с пятнами тусклого лунного света. Проскользнула в щели между домами, затекла в открытые окна, ласково укутала спящих чёрным одеялом.

В домах зажигали светильники, пытаясь отогнать её, но ночь была терпелива. Она знала: масло прогорит, фитили истлеют, а она останется.

Впрочем, город не всё равно не спал. В венах-переулках толчками струилась жизнь.

Пьяный грек, шатаясь, брёл по улице, напевая что-то о разбитом сердце. За углом кто-то отчаянно торговался за последнюю монету. Крысы шуршали, деля отбросы с уличными псами.

Ночь слушала. Она слышала, как уставшие матросы в доках вздыхали о далёких домах. Как наёмники в таверне плели друг другу байки о сражениях, которых никогда не было. Как женщина во дворе шептала имя любимого, а дети, свернувшись клубком под тонкими покрывалами, прятались от неё, ночи, как от зверя, затаившегося за дверью.

Путешественникам досталась пара комнат наверху: одну, естественно, занял Арташес, устроившись там со всеми удобствами. Луций, Квинт и Деметрий делили одну комнату на троих, а легионеры заняли общий зал внизу.

Деметрий улёгся на койке у окна, задумчиво вычищая грязь из-под ногтей острым тонким ножом, который, при желании, в его руках превращался в смертельное оружие – или в скальпель, спасающий жизнь раненому. Врач-шпион, на удивление, был одинаково хорош как в своих основных тайных обязанностях, так и в лекарском деле. За время долгого плавания ему не раз приходилось применять свои навыки, и спутники были благодарны за такую компанию, хотя по началу и относились к нему с недоверием.