– Ты знаешь, что твоего внимания недостаточно. Моего – тоже, – Бог Первородного Света вразумлял своего брата, и его красноречие лилось с горного склона бурлящим водопадом. – Прошу, отринь упрямство и посели здесь воплощения своей воли.

Хар’ог обвёл плоды совместных трудов придирчивым взором. Невинные, прелестные земли, которые утратят свою божественную суть, как только на них ступит первый жилец, отличный от зверья, смущённо дрогнули под прицелом его незримых глаз. Однако ж было в этом некое очарование, беспощадное, но справедливое и благородное: из спокойствия происходит хаос, из хаоса вытекает спокойствие. Разрушения и беспорядки были цикличны во всех предшествующих мирах, будут цикличны и в этом: за войной непременно последует перемирие, за смирением и молчаливой покорностью – всеобъемлющая анархия.

– Ладно. Будет по-твоему, – Хар’ог зачерпнул пригоршню воды. Пустые глубины пред ним разверзлись и охотно хлынули в исполинские ладони, которые были сжаты так плотно, что и капле было не просочиться сквозь бесплотные пальцы. – Пусть этот народ станет моей отрадой. Воплощением не только моей воли и божественного проведения, но и рассудительности да понимания.

Удостоившись одобрительного кивка Авелина, чьи переливающиеся космы радужным коромыслом перекинулись от одного берега реки к другому, Хар’ог прошептал уже сказанные слова, губами припав к водному зеркалу, в котором отражался не он, а ясное небо, светило и мягкие облака. Синяя гладь подёрнулась рябью, набрякла и вздыбилась, поднимаясь из толщи; вскоре в пульсирующей субстанции проявились очертания человеческой фигуры. Но силуэт и в росте, и в изяществе превосходил топорных людей, которых Вселенским Сынам уже доводилось сотворять ранее.

– Дитя воды, – восторженно заключил Авелин и простёр руки к зарождающемуся силуэту.

Лозы кустарников удлинились и нежно коснулись сгустившейся бирюзы. То были не просто лианы, а пальцы, пожелавшие ласково ощупать будущего скитальца.

Разразившись переливчатым звоном, звездопад вихрем закружился вокруг утончённой фигуры, окутал слабое тельце с головы до ног и, опутав магическим шёлком, сдавил, сквозь бурлящий кокон процедив водные капли.

Озерцо, осушенное практически до дна, вновь исполнилось влаги, и алые кувшинки показались на его поверхности. Красные бутоны взволнованно качнулись на мерных волнах и, раскрывшись, окропились кровью, которой замироточила стеклянная сфера, преломившая золотистое свечение.

Зародыш, воссозданный из чистейшей воды, скрючился в хрупком чреве, свернувшись беспомощной тенью, и его глаза, с трудом угадывающиеся в мутном кристалле, вспыхнули серебром, подобно божьим очам. Дитя шевельнулось, и раздался оглушительный хруст. Жемчужная скорлупа дала трещину, та взвилась змеёй по тонким стенкам чистилища. Мгновение спустя зазвенели ледяные осколки, охрипший ветер заглушил их пронзительный визг своими увещеваниями, поэтому вскоре над водоёмом воцарилась покойная тишина. Тело, покрытое инеем, упало, призраком своенравия мелькнув перед глазами, и камнем пошло ко дну.

Авелин ахнул, простонал скрипом величественных древ, губы его дрогнули, а руки потянулись к водной кромке, по которой до сих пор расходились тревожные круги. Хар’ог, холодным дуновением подлетев к зелёным лозам, бережно отодвинул их, не позволив брату простереть ладони к созданию, исчезнувшему в лазурной утробе.

Если бы Боги нуждались в дыхании, то непременно бы его затаили, поражённо застыв в томительном ожидании. Авелин, притихший от ужаса, досады и разочарования, покорно отступил, потеряв контроль над ростками. Хар’ог же, казавшийся своему брату изощрённым душегубом и истязателем, улыбался солнечным диском, наполовину сокрытым за облаками. Он ждал.