– Ничто и никто не останавливается в своём развитии, – вздохнув, сказал Хар’ог. – Пройдут века, и люди обретут разум достаточный, чтобы собраться в поход и пойти войной на наши народы, – усевшись в корнях гигантского дуба, тенью своей кроны заслонившего всю поляну, он призадумался. – Но обделять их интеллектом в угоду нашим творениям – кощунство и вопиющая несправедливость.

Авелин провёл ладонью по шершавой коре, поскрёб тёплыми, осязаемыми пальцами по настилу изумрудного мха. Нежная ладонь отпечаталась на тёмно-зелёном ковре, но оттиск мгновенно исчез с дуновением ветра.

– Стало быть, ты и вовсе не считаешь их создание нужным? – спросил Авелин, изумлённо склонив голову набок. Он прислонился к широченному стволу и вальяжно перекинул ноги через массивный корень, вырвавшийся из земляных недр. – В прошлых мирах люди показали как свои недостатки, так и достоинства. Мне кажется, и в этой обители им найдётся место.

Синеватая пятерня вплелась в золотые космы. Хар’ог потрепал брата по волосам, взъерошив мягкие локоны, и тихо вздохнул. Тонкие прядки упали Авелину на лицо, зазмеились солнечной канителью по его носу и щекам, свесились на глаза. Прелестное зрелище, любоваться которым Божество Неба и Вод было готово целую вечность. Многие вечности.

– Нет, – разморенный лесной прохладой, возразил он, привлекая Авелина к себе. Светлая голова послушно, словно кукольная, упала на подставленное плечо. – Вижу, твоё стремление внести некое… разнообразие в природу нашего мира сильно и его вполне можно оправдать, если прислушаться к голосу разума, – Хар’ог ласково подул на нежный лик, его просоленное дыхание выбило из прикрытых зениц слёзы.

Затем Бог поймал одну жемчужину пальцем и всмотрелся в блестящий водоворот, кружившийся внутри неё.

Подумать только: крошечная, ничтожная капля содержала в себе полноценное магическое средоточие, которое при должном обращении могло разверзнуться до масштабов небесной туманности.

– Когда-нибудь Хар’огцам и Эльфам Авелин наскучит общество друг друга, этого нельзя отрицать. Возможно, сосуществование с другими расами возымеет благополучный исход. Однако, – взмахом руки он призвал ветер, который подхватил слезу Авелина и унёс прочь, – я хочу, чтобы посланники слов наших были в безопасности.

Так появилось Море. Слеза Авелина разлилась, распростёрлась на сколько хватало взгляда, и солёные воды отделили ту часть суши, на которой обосновались высокородные эльфы. Конечно, вероятность того, что гипотетический враг вознамерился бы обойти море по суше, чтобы показаться у врат Хар’ог’зшана или Авелинеля, оставалась, однако ему потребовалось бы намного больше времени, нежели прежде, когда на месте морских глубин зеленели луга. Либо огромное количество крепких, непотопляемых линкоров.

Всё было лучше, чем прямой путь к городским стенам.

С тех пор эльфы держались особняком, поддерживали дружбу и всеобщий нейтралитет, другие же, низшие расы, развивались и ютились в значительном отдалении от них.

Люди, чьи глупость и упёртость опостылели, набили Богам зудящую оскомину в прошлых мирах, переставших нуждаться в проведении свыше, всё же топтали землю и нарушали спокойную негу частыми междоусобицами. Но была в розовощёких, коренастых, широкоплечих и в какой-то степени неотёсанных людях та самая добродетель, которой недоставало двум изначальным общностям: искренность. Беспредельная искренность отличала людей от всех остальных: и в горе, и в радости они не утаивали своих чувств, простодушно давая волю слезам и слабостям, утопая в низменных грехах и пороках. Они наслаждались плотскими утехами, не стыдясь похоти, балагурили и предавались бездуховным увеселениям, сопровождая все непотребства кружкой пива или кислой бормотухи. Не у всех, но у многих из них напрочь отсутствовали чувство такта и изящество, которое у эльфов было врождённым, неотъемлемым.