Итак, в ценностном суждении объединяются три компонента. Во-первых, это знание реальности, и прежде всего человеческой реальности. Во-вторых, это интенциональные ответы на ценности. В-третьих, это изначальное доверие к моральному самотрансцендированию, конституированному самим ценностным суждением. Ценностное суждение предполагает знание человеческой жизни, ближайших и отдаленных человеческих возможностей, вероятных последствий намеченного образа действия. Когда знание ущербно, тогда добрые чувства могут выразиться в том, что называют моральным идеализмом, то есть в благих намерениях, которые не работают и подчас приносят больше вреда, чем пользы. Но одного знания недостаточно: ведь даже если человек обладает определенной мерой нравственного чувства – ибо, как гласит поговорка, и у воров своя честь, – эти нравственные чувства еще нужно взращивать, просвещать, укреплять, оттачивать, подвергать критике и очищать от эксцессов. Наконец, прирост знания и развитие морального чувства ведут к экзистенциальному открытию – открытию самого себя как морального существа, к осознанию того факта, что человек не только выбирает между разными образами действия, но и тем самым реализует себя как подлинное или неподлинное человеческое существо. С этим открытием начинает сознаваться значение личной ценности и смысл личной ответственности. Ценностные суждения человека проявляют себя как путь к осуществлению или потере себя. Опыт, особенно повторяющийся опыт нетвердости или порочности, поднимает вопрос о спасении человека, а на более фундаментальном уровне – вопрос о Боге.

Факт развития и возможность ошибки подразумевают, что ценностные суждения формулируются в разных контекстах. Есть контекст роста, в котором познание человеческой жизни и деятельности возрастает в объеме, точности, проработанности и в котором ответы прогрессируют от ценностей приятного к витальным ценностям, от витальных ценностей – к социальным, от социальных – к культурным, от культурных – к личностным и от личностных – к религиозным. В таком случае превалирует открытость к дальнейшему продвижению[19]. Прошлые завоевания организуются и консолидируются; но они не замыкаются в закрытую систему, а остаются неполными, то есть доступными для дальнейших открытий и достижений. Свободная вера субъекта в новые перспективы имеет возобновляющийся характер, и при всем том нет такой высшей ценности, которая заключала бы в себе все остальные. Но на вершине восхождения от изначального инфантильного комплекса потребностей, желаний и воздаяний нас ждет глубоко укорененная радость и прочный мир, сила и бодрость пребывания в любви с Богом. В той мере, в какой эта вершина достижима, высшая ценность – это Бог, а прочие ценности суть выражения Бога, любви Божьей в этом мире, в его стремлениях и его цели. В той мере, в какой любовь к Богу достигает полноты, ценностью становится всё, что мы любим, а злом – всё, что мы ненавидим, так что, по словам Августина, если человек любит Бога, он может делать, что хочет: Ата Deum etfac quod vis. Тогда эмоциональность монолитна: дальнейшие достижения встраиваются в предыдущие. Отпадения от благодати совершаются реже и исправляются быстрее.

Но постоянный рост, судя по всему, – редкое явление[20]. Случаются отклонения от него, вызванные невротической потребностью. Случается, что люди не решаются отказаться от устоявшейся рутины и устремиться к неизведанному, но более богатому способу бытия. Случаются ошибочные попытки успокоить нечистую совесть игнорированием, умалением, отрицанием, отвержением высших ценностей. Шкала предпочтений искажается. Чувства грубеют. Во взглядах человека возникает крен, в его мораль прокрадывается рационализация, в мышление – идеология. В результате человек может возненавидеть истинное благо и возлюбить настоящее зло. И это бедствие способно постигнуть не только индивидов. Оно может случиться с группами людей, с нациями, с блоками наций, с человечеством