. Тут стоит сделать некоторое пояснение. Фойницкий использует в своей работе такие термины, как «публичное начало», «частное начало», «розыск», «состязательность». В ходе анализа текста можно сделать вывод, что начало у процесса автор видит либо частным (когда в процессе движущей силой является частное усмотрение сторон)[119], либо публичным (когда процесс осуществляют органы государства, преследуя государственный интерес)[120]. В свою очередь розыск и состязательность есть обозначения «характера», «порядка» или «формы» уголовного судопроизводства[121]. Розыск при этом – крайняя форма публичного начала, состязательность – форма, соответствующая частному началу.

Автор допускает смешение форм в рамках одного, публичного, начала[122]. Но что именно должно совмещаться и как? Какие элементы одной формы накрепко связаны с публичным началом, а какие – с состязательным? Эти вопросы остаются для автора открытыми, а в силу отсутствия аргументации согласиться с тем, что «принятие состязательного порядка в уголовном процессе не колеблет публичного начала его»[123], мы не можем.

В рассматриваемой работе приводится достаточно специфичный взгляд на состязательный порядок. Основные усилия автора при рассмотрении вопроса о состязательности были направлены на выделение особенностей российской состязательности по сравнению с англо-американской[124]. Классическая же состязательная форма характеризуется ученым посредством трех признаков: наличия отдельных от суда сторон, участвующих в деле; равноправия сторон; освобождения суда от процессуальных функций сторон[125].

Из представленного выше обзора мы можем заключить, что выводы о реализации начала в форме через соответствующие цели, субъекты, познавательную схему делались еще в XIX веке. В частности, по итогам обзора позиций выбранных нами авторов получается, что целью классического состязательного процесса не может быть получение достоверного знания о преступлении, он для этого не подходит. А это значит, что и познание в указанном процессе отличается от познания в следственном процессе. Если быть точнее, то не познание, а рассмотрение, так как в состязательном процессе познание в более или менее полноценном понимании этого слова осуществляют только стороны, имея возможность «выбирать» доказательства в обоснование своей позиции, отбрасывая ненужное. В этой ситуации суд устанавливает убедительность и логичность одной позиции по отношению к другой, а это совсем иной механизм мыследеятельности, нежели в следственном процессе. В последнем субъект обязан сам сделать вывод об обстоятельствах, имеющих значение для дела, на основании собственной познавательной деятельности. Если в результате состязательного процесса может получиться убедительный, логичный вывод, но не всегда достоверный (так как суд не проверяет то, что представили стороны, ничем, кроме того, что представили стороны), то в результате следственного процесса вывод об обстоятельствах совершения преступления должен получаться достоверный.

Ярко прослеживается сущностное отличие форм через второй выделенный нами аспект соотнесения начала и формы – положение субъекта. Так, у Я.И. Баршева формы различаются через определение субъекта, от которого зависит движение в процессе, – частное лицо или суд, независимо от воли частного лица. В.А. Линовский, исходя из этого же понимания, обоснованно, на наш взгляд, связал установление следственной формы в отечественном процессе с появлением особых уполномоченных государством субъектов – губных старост. К. Миттермайер указывает на особое «непознавательное» положение субъекта в обвинительном процессе. И.Я. Фойницкий описание различий форм также ведет через понимание природы субъекта деятельности при разных началах. Выходит, и в период формирования и расцвета уголовно-процессуальной науки было пусть и не объясненное, а только зафиксированное, но понимание, что если процесс стоит на страже интереса общественного, то не может быть у него иного субъекта, нежели орган «от общества», государственный.