Упираюсь ладонью в диван и без лишней спешки принимаю сидячее положение. Приходится стиснуть зубы, чтобы преодолеть желание избавиться от содержимого желудка. Хотя прошло уже больше суток с тех пор, когда я в последний раз ела, что еще хуже. Ненавижу горечь желчи на языке.

Еще несколько минут уходит на то, чтобы совладать с собой и подняться. Ноги подрагивают, а голова раскалывается, но хотя бы тошнота немного отступила. Плетусь к той двери, за которой все это время сохранялась тишина. Нужно поискать хоть какое-то подобие оружия, нож я потеряла, а пистолет у меня забрали – за поясом пусто.

Осторожно давлю на ручку, и она беззвучно поддается. За дверью оказывается крошечная, под стать комнате, ванная. Быстрый осмотр ничего не дает. Оглядываюсь на стул, можно разломать его и использовать ножки в качестве средства обороны. Но в первую очередь следует избавиться от тянущего ощущения на коже и горького привкуса на губах, не хватало получить еще большую интоксикацию от той дряни, которой меня вырубили. Включать воду небезопасно, это могут услышать, но жажда столь нестерпима, что я решаю рискнуть.

Быстро прохожу в ванную, включаю минимальный напор, под который тут же подставляю ладони. Умываюсь и вдоволь напиваюсь воды из-под крана. В тот же миг чувствую себя в десятки раз лучше. Рядом с раковиной обнаруживается полотенце, но и не думаю пользоваться им, позволяя ледяным каплям стекать с лица. Ненавижу это ощущение, но сейчас даже рада ему – приводит в чувство.

Делаю еще несколько глубоких вдохов и выдохов, после чего решаю – пора. Конечно, я в полной мере осознаю, что не в форме, но ждать, когда ко мне вернется способность постоять за себя, нет времени. Решительным шагом направляюсь из ванной, намереваясь расколотить стул и попытаться разобраться с похитителями.

Застываю на пороге, потому как в тот же миг, как я выхожу из ванной, распахивается вторая дверь.

– Шон? – пытаюсь воскликнуть, но изо рта вырывается лишь хриплый шепот.

– О, ты очнулась, отлично, – с облегчением говорит брат, направляясь ко мне.

Прочищаю горло и спрашиваю, настороженно глядя ему за спину:

– Какого черта? Кто нас похитил?

Шон растерянно моргает, замерев на полпути.

– Похитил? Дани, нас не похищали. Не волнуйся, все это лишь недоразумение.

Начинаю злиться, пальцы сжимаются в кулаки.

Как это понимать, черт возьми?

– Это ты недоразумение, Шон! Выкладывай уже! Что происходит?

– Я… – начинает он, но замолкает, когда до слуха доносится женский голос.

– Даниэль? – произносит показавшаяся на пороге мама.

На ней мятый брючный костюм насыщенного зеленого цвета. Несколько локонов выбились из прически, глаза покраснели, а веки припухли, но, похоже, ее вообще не волнует непрезентабельный внешний вид.

– Мам, – выдыхаю с облегчением и направляюсь к ней в обход Шона.

Она плетется навстречу. С каждым шагом слез в ее глазах становится все больше и больше, пока она не дает им волю и не начинает рыдать.

– Милая, ты в порядке? – всхлипывая, спрашивает мама, заключая меня в такие крепкие объятия, что почти перекрывает доступ к кислороду.

– Да, – отвечаю ей в волосы.

Оборачиваюсь и выжидательно смотрю на брата, давая понять, что мне все еще нужны ответы.

– Ты слышала, что произошло с отцом? – спрашивает Шон, отчего мама начинает плакать еще горше и цепляться за меня так, будто я ее единственное спасение.

Решаю не рассказывать о том, что присутствовала при казни, это может возыметь еще более негативный эффект.

– Да, – отвечаю коротко.

– Андреас… – между всхлипами причитает мама, – его больше нет…

Переглядываемся с Шоном. Только сейчас замечаю, насколько его лицо осунулось, а расстроенное выражение делает брата еще мрачнее.