Таковы и другие понятия, которые мы имеем о Премудрости и мудрых. Так вот, из этих понятий то, что он знает все, должно принадлежать тому, кто обладает в высшей степени универсальным знанием; ибо он знает в некотором смысле все случаи, которые подпадают под универсальные. А эти вещи, наиболее универсальные, в целом труднее всего познать людям, ибо они наиболее далеки от чувств. И самые точные науки – это те, которые больше всего имеют дело с первыми принципами; ведь те, которые включают в себя меньше принципов, более точны, чем те, которые включают в себя дополнительные принципы, например, арифметика, чем геометрия. Но наука, изучающая причины, также поучительна, причем в большей степени, ибо поучают нас те, кто рассказывает о причинах каждой вещи. А понимание и знание, преследующие свои цели, больше всего обретаются в знании того, что наиболее познаваемо (ибо тот, кто выбирает знание ради знания, охотнее всего выберет то, что наиболее истинно, а таково знание того, что наиболее познаваемо); и наиболее познаваемы первые принципы и причины, ибо благодаря им и из них познаются все остальные вещи, а не из них – посредством подчиненных им вещей. И наука, которая знает, с какой целью должна быть сделана каждая вещь, является самой авторитетной из наук и более авторитетной, чем любая вспомогательная наука; и эта цель есть благо этой вещи и вообще высшее благо во всей природе. Таким образом, если судить по всем упомянутым нами критериям, то данное название относится к одной и той же науке; это должна быть наука, исследующая первые принципы и причины, ибо благо, т. е. цель, является одной из причин.

То, что это не наука о производстве, ясно даже из истории самых ранних философов. Ведь именно благодаря своему удивлению люди как сейчас, так и вначале начали философствовать; сначала они удивлялись очевидным трудностям, затем мало-помалу продвигались вперед и заявляли о трудностях более значительных, например, о явлениях луны, солнца и звезд, о генезисе вселенной. А человек, который недоумевает и удивляется, считает себя невежественным (поэтому даже любитель мифа в некотором смысле является любителем Мудрости, ибо миф состоит из чудес); поэтому, поскольку они философствовали, чтобы спастись от невежества, очевидно, что они занимались наукой, чтобы знать, а не ради какой-либо утилитарной цели. И это подтверждается фактами; ведь именно тогда, когда были обеспечены почти все жизненные потребности и вещи, обеспечивающие комфорт и отдых, начались поиски такого знания. Очевидно, что мы стремимся к нему не ради какой-либо другой выгоды; но поскольку человек свободен, говорим мы, который существует ради себя самого, а не ради другого, то и мы стремимся к нему как к единственной свободной науке, ибо только она существует ради себя самой.

Поэтому и обладание им может справедливо считаться непосильным для человека; ведь во многих отношениях человеческая природа находится в рабстве, так что, по словам Симонида, «только Бог может обладать этой привилегией», и недостойно, чтобы человек не довольствовался поиском знания, которое ему подходит. Если же в словах поэтов есть доля истины, и ревность естественна для божественной силы, то в этом случае она, вероятно, проявилась бы в первую очередь, и все, кто преуспел в этом знании, были бы несчастны. Но божественная сила не может быть ревнивой (ведь, согласно пословице, «барды говорят неправду»), и никакая другая наука не должна считаться более почетной, чем подобная. Ибо самая божественная наука – это и самая почетная наука; и только эта наука должна быть, в двух отношениях, самой божественной. Ибо наука, которой Богу было бы угодно обладать, является божественной, как и любая наука, имеющая дело с божественными объектами; и только эта наука обладает обоими этими качествами; ибо (1) Бог мыслится как одна из причин всех вещей и как первый принцип, и (2) такая наука может быть только у Бога, или у Бога над всеми другими. Все науки, конечно, более необходимы, чем эта, но ни одна не лучше.