Лозоходец не растерялся. С усилием, подняв тяжелый ржавый заступ, он опустил тупым острием прямо на лицо в ужасе завопившего главаря. Заступ разрубил переносицу злодея и вошел в голову на два пальца. Старику на лицо брызнула струя крови. Труп разбойника задергал ногой. Все было кончено.

Повернувшись назад, Конрад увидел, что второго, живого разбойника и след простыл. Выбравшись из-под тела товарища, он убежал в лес.

Конрад подошел к трупу со стрелой в заду и мечом в паху, выдернул свой анелас из раны и вытер о край рубахи мертвеца.

Подбрел бледный Ян. Певец внимательно следил за схваткой, но ничего не мог сделать, ибо едва держался на ногах. Менестрель потерял много крови, однако сам сломал и вытащил пробившую плечо навылет охотничью стрелу.

Бард свалился на землю и старик, проворно выбравшийся из ямы, сразу оказался около него.

Сжав сухими ладошками обе раны, старик склонился над пробитым плечом и стал нашептывать заговор. Конрад с удовольствием наблюдал, как кровь прекращает течь из ран, наконец, она вовсе остановилась.

Ян тем временем, кусая губы, вращал мутными белками выпученных глаз. Лицо его заливал пот, а из груди доносились тихие хрипы.

Старик жестом велел зажать Конраду отверстия от стрелы, сам отбежал к валявшейся неподалеку переметной суме, долго рылся там, и с торжествующим криком подняв над головой мясистый синеватый лист какого-то пахучего растения, подбежал к бессильно раскинувшему ноги лежащему Яну. Разорвав лист надвое, старик плюнул на половинки листа, отчего слюна изменила цвет на зеленый и зашипела, запузырилась. Приложив обе половинки к дырам на плече Яна, старик замотал чистой тряпицей плечо менестреля и на ломаном общем королевском сказал: «Шить бутет».

Яну быстро полегчало. Лист, очевидно, содержал какой-то сильный природный наркотик, потому что певец почувствовал себя неизъяснимо спокойно и хорошо. Старик же, яростно жестикулируя руками и вращая буркалами желтоватых, полуслепых глаз, что-то Конраду объяснял на своем причудливом, похожим на карканье ворона языке. Стражник внимательно слушал старика, затем, когда тот попытался дотянуться до руки капитана, чтобы поцеловать ее, Конрад отдернул ладонь.

– Перестань, отец. В конце концов, я представитель закона. Я должен был вмешаться.

Дед утер длинный, крючковатый нос шишковатым кулаком:

– Зако-он? Чаго-й тить за закон ат? Хде ты тута, милок, законы то зришь? Кабы не вы, меня бы уж порешили да прикопали недалече! Я уж с белым светом прощалси! Гады запрягли потаенный клад искати. Я вить лозоходец добрый. Чую, где вода камень точит, озерца подземные, речушки, клады, если надыть. Вот они мене и повязали, скоты, ни дна им, ни покрышки!

Дед оказался изрядным балаболом. Конрад еле сумел остановить его.

–Погоди, отец. Так чего ж ты им клад не отдал? Жалко стало?

Дед хитро прищурился, поправил веревку, что опоясывала длинную, почти до колен, вышитую бисером белую рубаху, изрядно замызганную землей и грязью, и, с вызовом глядя на стража, ответил:

– Невместно показалось! Такому сволочью, воронью черному, еще и монету в зубы? За что боролись, на то и напоролись!

Конрад с трудом понимал отдельные слова старика, но, в общем, смысл был понятен. Каждый офицер стражи был обязан знать несколько языков, чтобы вести допросы. Таер не был исключением.

– Так что же ты здесь копал, на пустом месте? Надеялся, что они перемрут от скуки или просто разойдутся?

Дед тряхнул головой. Запустив пятерню в косматые, седые лохмы, он почесал затылок, затем черными от грязи ногтями стал сдирать с лица корку запекшейся крови, брызнувшей на него из смертельной раны на лице главаря.