Автобус приходил из города раз в две-три недели, а отставший гражданский был пока при деле и присмотре старших товарищей, по рассуждению прапорщика. Но через неделю пришла команда из дивизиона выдвигаться вперёд и батальон вместе с камбузом пошёл штурмовать окопы противника, а за ними следующие и следующее и следующие…

Лёву же оставили при полковой кухне, а когда полк тоже выдвинулся на противника, волонтёра передали как ненужную вещь в дивизионную столовую, обслуживающую казармы, где поочерёдно отдыхали воинские подразделения после боёв на передовой.

За четыре месяца проживания в столовой к странному худосочному, нескладному и смешному отставшему волонтёру, приезжающие с передовой воины привыкли и даже дали ему позывной «Хлеборез», не совсем солидный, но и этому позывному Лёва был несказанно рад:

«Позывной, как у настоящего солдата», – гордился Лёва воинскому прозвищу.

Каждый раз приезжающая по ротации новая группа воинов шумно вваливалась в столовую и самый громкоголосый кричал:

– Ну, где тут наш «Хлеборез»? Выходи. Мы тут тебе подарочки от ребят с окоп привезли.

Лёва стыдливо и опасливо выдвигался из-за ширмы и услужливо улыбаясь подходил к громилам пахнущим порохом, горячим железом и гарью сражений, по привычке двумя ладошками прикрывая чресла. Но солдаты дружелюбно окружали тощего паренька в смешном колпаке и полувоенном френче, улыбаясь и смеясь старались прикоснуться к нему, похлопать по плечу, потрепать или погладить его лохматую шевелюру.

Делали они это интуитивно с видимым удовольствием, как на гражданке сердобольная женщина ласкает и подкармливает бездомную собачку или ничейного котёнка. Для огрубевших в сражениях воинов Хлеборез был вроде дворовой собачонки в подъезде и чем-то напоминал Большую землю. Суровые солдаты в эти мгновенья вновь становились детьми, и одаривали Лёву конфетками, печенюшками или шоколадками, как будто он был для них близким другом или родственником по меньшей мере. Хотя в глубине души каждый воин думал про себя:

«Не дай мне бог быть таким юродивым как этот Хлеборез».

При этом всем почему-то было его жалко. Солдаты, закалённые в боях, прикасались к Хлеборезу как к талисману в тайне веруя, что притронувшись к юродивому они отведут или передадут от себя беду или невзгоду.

Воины шумно рассаживались за обеденные столы бряцая оружием и закрепив грозные автоматы между ног быстро и много ели без разбору всё что им приносил дневальный и Хлеборез. Лёва с восхищением смотрел на здоровенных защитников с загорелыми суровыми лицами, и эти стальные солдаты с далёкого фронта напоминали ему богатырей из детской «Сказки о царе Салтане» Пушкина А. С.:

Тридцать три богатыря, Все красавцы удалые.

Великаны удалые, Все равны, как на подбор.

А про Хлебореза в блиндажах на передовой сочиняли анекдоты как про дистрофика и недотёпу, и вернувшихся воинов с отдыха на дивизионном «курорте», знающие в окопах Лёву-Хлебореза солдаты, спрашивали:

– Ну как там наш Хлеборез, всё поносит исправно?

– Как пулемёт станковый, иногда даже штаны не одевает, чтобы успеть сесть на толчок, так и ходит в френче по столовой без портков, как шотландский стрелок, – и все смеялись сочинениям вернувшихся.

Но сейчас, в своих мыслях, Лёва-Хлеборез был весьма далёк от существующих вокруг него сиюминутных жизненных неурядиц. Бредущий калека вспоминал смелые философские рассуждения шеф-повара солдатской столовой, с позывным «Барин», коренастого здоровяка с явными признаками мании величия. Тот любил разглагольствовать перед присланными солдатами, для вечерней чисткой картошки и мойки котлов на следующий день, критикуя марксистскую теорию светлого будущего всего человечества. Лёва решительно не соглашался с высказываниями шеф-повара и бормотал себе под нос противные аргументы, как его учила мать, бывшая преподавательница в школе «марксизма-ленинизма»: