Девушка тряслась от рыданий.

– Хотите видеть человека, совершающего истинный подвиг? – Якушев показал на Зубова. – Он красный командир, каждую минуту стоит на пороге смерти и ведет тайную работу. Он делает именно то, о чем пишут наши собратья из Берлина. И вы его хотите предать!

– Нет! Нет!

– Вы его предадите, вы погубите всю «семерку», потому что ваш выстрел, ничтожная хлопушка, насторожит Чека. И они доберутся до нас и уничтожат всю группу. Кто вас подучил, кто вас толкает на этот бессмысленный и, к счастью, несостоявшийся акт? Отвечайте! Кто?

– Игорь…

– Этот хлыщ с намазанными губами, сидевший рядом? Стауниц! Вы уверены в нем?

– Он был со мной в Ивановском лагере. Как анархист.

– И это все? И вы взяли его в «семерку»?

– Но он нужен. Связь с молодежью…

– Я вижу. Подстрекает девочку, а сам в кусты. Нет, господа… Я вижу, что у вас неблагополучно. Мы потребуем от вас, от всех групп строжайшей дисциплины. Абсолютное подчинение Политическому совету, абсолютное…

– Верно! – вдруг заговорил Зубов. – Зачем нам этот шкет несчастный, Игорь? Другое дело Дядя… Дядя Вася.

– Это кто Дядя Вася?

– Бородатый. В поддевке. Или Ротмистр… или, как его… Кузен.

– Это в черном пальто? Он из жандармов?

– Отдельного корпуса жандармов. Я его привлек, – вдруг заговорил Ртищев. – Работает по коннозаводству. Железный характер… Я надеюсь на него, Александр Александрович!

– Меня зовут Федоров. А вы для меня Любский. Прошу помнить. А теперь, Зоя, вытрите слезы. Идите домой. И забудьте все, что здесь было. Вы меня понимаете?

– Понимаю.

– Мы еще поговорим с вами, Зоя…

Когда она ушла, Якушев переменил тон:

– Господа, вы понимаете, что я должен был держать себя так при этой девочке. Мы потом подумаем, как с ней быть. Что касается этого анархиста… Если Стауниц ручается… (Стауниц молчал.) Теперь я могу вам сказать под строжайшим секретом: мы принимаем меры, чтобы установить непосредственную связь с Высшим монархическим советом. В ближайшее время наш эмиссар выедет в Ревель.

– Прекрасно, – сказал Ртищев, – я бы предложил себя, но мне надо в Петроград… И вам бы хорошо туда, Александр Александрович… У меня, собственно, mon cher[10], там дело несложное. Добыть, что закопано в «земельном банке» на даче, в Сиверской. – Он взглянул на часы. – Я бы покинул вас…

– Я вас не задерживаю.

Ртищев ушел. Теперь их было трое.

– Вы что, старые знакомые? – спросил Зубов о Ртищеве.

– По Петрограду. Он богатейший человек. Землевладелец черниговский. Камергер, вероятно, кое-что сохранил… в «земельном банке».

– Вот черт! – с завистью сказал Стауниц. – Что бы ему отвалить нам на дело. До чего мы стеснены в средствах!

– Вот и я думаю, – заговорил Зубов. – Надоело мне до чертовой матери все это!

– Что именно?

– Служба! Кругом нэп, люди богатеют… А я кровь проливал, пуля во мне сидит со времен Кронштадта. Отца на Тамбовщине красные расстреляли, а я за них дрался. Встретился у одной бабенки с Эдуардом Оттовичем, спасибо, он мне открыл глаза. Все-таки я пробую…

– Что пробуете?..

– Он, – показал на Стауница, – велит мне прощупывать курсантов. Только вы знаете, чем это пахнет? Пахнет Лубянкой и пулей. Казенная ей цена девять копеек, а жизни моей и того меньше – грош по нашим временам.

– Надо умно и тонко, – сказал Стауниц.

Якушев молча смотрел на Зубова. Статный парень. Таких в гвардию брали. Глаза красивые, голубые, длинные ресницы, но сам в глаза не смотрит. Наверно, из кулаков. Продукт столыпинских хуторов. И как он попал в Красную армию? Видимо, по мобилизации.

Скрипнула дверь. Вошел Подушкин с фонарем «летучая мышь». Выжидательно посмотрел и вздохнул.