Я отказалась от намерения забрать дочь в свои покои: «Пусть остается всё как есть. Что может дать ей мать, у которой нет больше уверенности, что она любима, и почва с каждым днем всё стремительнее уходит из-под ног…»

Жестом подозвав няньку, я направилась к двери. Выйдя в коридор, облокотилась о стену и ощутила вокруг себя безжизненное безвоздушное пространство. Мне не хватало кислорода, я чувствовала себя рыбкой, выброшенной на берег. Окружающая пустота стала давить на меня, и я сделалась совсем крохотной, беспомощной… Мне просто необходимо было увидеть отца. Пусть он не мог сейчас крепко сжать меня в своих объятиях, где я привыкла прятаться от целого мира, но мне нужна была хотя бы иллюзия этих ощущений.

Дверь его комнаты была немного приоткрыта, свет ночника пробивался сквозь щель, и я заглянула внутрь. Папа лежал на подушках, а рядом с ним я, к своему удивлению, увидела мать Федора. Она сидела на стуле и что-то говорила отцу, держа его за руку. Это насторожило меня, я незаметно прошла в комнату и прислушалась. Фекла была увлечена собственными речами и поэтому не сразу заметила меня, а вот я смогла услышать всё, что она говорила. Как ни странно, она на свой деревенский манер пыталась его утешить, и в ее голосе звучало уважение.

– Ну, что, Валерьяныч, совсем худо тебе? Вот беда-то… не ходячий ты у нас сделался. Жалко тебя, конечно, мужик ты хороший. Эвон какой статный был: как, бывало, мундир свой наденешь, тебя издалека видать. Эх, будь я чуток помоложе… да кабы собственные детки по кускам меня не растаскивали, могла бы и на ноги тебя поставить, и спутницей твоею сделаться… – сокрушалась свекровь.

Тут уж я не смогла удержаться и, несмотря на трагичность ситуации, прыснула в кулак. Фекла тут же резко обернулась и недовольно хмыкнула.

– Ах, это ты, Наташка… Всё подслухиваешь? Ну чего ты там топчесся? Ближе иди, давай посидим вместе. Садись вон с другой стороны и тоже руку его возьми. Быть может, почувствует он, что ты пришла, и глаза откроет.

Я сделала, как она велела. Спорить не было никакого смысла… да и не хотелось.

– Ну, Наташа, – сказала она, словно оправдываясь за свои слова, – жалко ведь мужика, даже несмотря на то, что он тебя где-то там подобрал, воспитал и вырастил на мою беду и погибель… Жалко, ох как жалко смотреть на него в таком состоянии. Потому как не должен сильный, здоровый мужик, к армии причастный, так вот просто бревном валяться.

Я взяла руку папы и позвала его:

– Папочка, это я пришла… Ты меня слышишь?

Веки отца стали подрагивать, он повернул голову в мою сторону, приоткрыл глаза, едва заметно сжал мою руку, но ответить не смог. Так мы и сидели какое-то время, безмолвствуя, пока моя дорогая свекровь не открыла рот и не нарушила эту священную тишину.

– Наталья, – я подняла голову, – а помощь-то в пути. Она скоро прибудет сюда, и станет тебе полегше.

Я скорчила пренебрежительную гримасу.

– Мне совсем не тяжело, матушка. Я сама буду ухаживать за папой.

– Ну-у-у, – протянула она, – ты посмотри на ручки-то свои белые. Никогда они черной работы не знали. А не боишься, что пальцы твои огрубеют, что ноготки пообломаются? Что ж ты тогда делать-то будешь?!

Я усмехнулась ее словам:

– Ну, не настолько я, бабушка, слаба, чтобы ручки мои огрубели, а ноготочки обломались. Так что об этом прошу вас не беспокоиться.

Фекла отвернулась от меня, нервно дернув плечами, и сухо спросила:

– А сынок-то мой где ж сейчас?

Я равнодушно ответила:

– Не имею представления, где ваш сын.

– Ну вот поди и узнай, чай, жена. А мы с Валерьянычем еще немного тут побудем.