– Ну не убились же! Вставай, подружка, чего разлеглась? Не ушибла свои австрийские косточки? Слабенькая ведь, всё время болела.

Она помогла мне встать и обняла с такой нежностью, что я перестала на нее сердиться, более того, в тот момент я ее обожала. Она была прекрасна в своем безрассудстве, я никогда не посмела бы так поступить.

– А если бы мы разбились, Натали?

– Если бы да кабы… у нас в России сказали бы: «То во рту росли б грибы», – повторила она и по-русски, и по-французски.

Я ничего не поняла и только спросила, зачем это грибам расти во рту. Натали откинула назад голову и весело рассмеялась.

Мне нравилось, когда она говорила по-русски. Это придавало ей какой-то особенный шарм. Ей было присуще что-то от древних русских правителей, что-то властное и безрассудное. Я в ужасе посмотрела на карету.

– Хватит смеяться, лучше скажи, что мы теперь делать будем.

Наташа по-деловому подоткнула юбки и, усмехнувшись, ответила:

– Колесо прикручивать, ваше величество, вот что!

– Ну а где же мы его найдем?

– Так вон оно валяется. Ваше величество, подбирайте юбки – да пойдем!

– Натали… – только и сказала я.

– Натали-и-и-и, – передразнила она. – Чего нос повесила? Если будем копаться, в жизни не доедим до твоей, как ее там… оперы…

– Опер-р-рá, – поправила я ее и рассмеялась.

Наташа тоже звонко захохотала.

– А на кой чёрт нам сдалась эта опер-р-р-рá? Может, мы что-то другое придумаем? Конечно, придумаем! – ответила она себе. – Вот только колесо на место поставим!

И она побежала, а я за ней. Мы вдвоем схватили колесо и подняли. Оно было тяжелым, и нам пришлось катить его.

Мы никак не могли надеть остов на штифт – Натали объяснила мне, что и как называется. Но наконец у нас это получилось, и Наташа легким движением, как будто делала это тысячи раз, закрепила колесо, повернув его в одну и в другую сторону.

– Во-о-от! Теперь всё в порядке, – отошла она от кареты, хлопая ладошкой об ладошку. – Только, ваше величество…

– Ты специально так надо мной издеваешься? – воскликнула я, – «Вашему величеству надо прикрутить колесо-о-о! Ваше величество, поди туда, поди сюда… – вертишь мною, как хочешь. Тогда хотя бы называй меня по имени, а то это выглядит странно. «Их величества» не прикручивают колеса, они степенно следуют по дороге в начищенной карете. Они не гоняют по полям, наступая, извини меня, в коровьи… во всякие вот эти…

– Ну смешно же ведь, весело, Антуанетта! Ничего, мы всё когда-то делаем впервые. Ну что ты? Не огорчайся! Или обиделась?

Она так смешно заглядывала мне в глаза, что я перестала злиться:

– Да ну тебя!

– Ну не злись, тебе это совершенно не идет. Твой нос так смешно морщится, и ты становишься похожа на одну из своих дурацких собачонок…

– Тебе что, и собаки мои не нравятся?

– Ни одна! Ты не видела, какие у нас собаки, загляденье да и только! Я тебе обязательно морем переправлю пару, вместе с лошадьми.

– Вот спасибо-о-о, – сказала я растерянно.

– А то как же! Пожалуйста, ваше величество!

Она начала шутливо отвешивать мне дурацкие поклоны. В ней было столько жизни… Но оказалось, это лишь одна из многочисленных масок, которые она надевала на свое прекрасное личико. Мы стояли в открытом поле, где-то вдалеке уже лаяли собаки, и я видела свет фонарей. Нас искали… А мы всё не двигались с места, сидели на приступке для охраны позади моей кареты и беседовали.

– Жизнь, Антуанетта, она такая разная… даже не знаю, как тебе объяснить. Вот смотри: сегодня ты можешь быть королевой, а завтра снимешь корону, наденешь маску и станешь никем. И вольна будешь делать всё что угодно. И никто тебе слова не сможет сказать: никто же не знает, кто ты на самом деле. Жить, не надевая маску, очень трудно, ты словно голая у всех на виду… Открыться никому невозможно: обязательно найдется «доброжелатель», и как только ты приоткроешься, плюнет тебе в самую душу. Признаюсь честно, что по-настоящему меня знает один-единственный человек. За всю мою недолгую жизнь только он сумел открыть все потайные двери моей души, и он один ведает, кто я есть на самом деле. Другим не дано. Таких людей небеса посылают нам только раз в жизни… а может, и не небеса… И ты, понимая это, хватаешься за него, как за соломинку, и боишься потерять. Потому что если ты потеряешь его, то и себя тоже. И никогда уже не сможешь отыскать себя настоящую… среди множества и множества своих масок.