Потом зло улыбнулась:

– Ничего, ничего, конец ее близок, совсем недолго нам мучиться осталось. И, может, новая правительница придет к нам из лесу, из этого подполья, в котором мы так униженно живем по вине чужеземки.

Выслушав эту гневную тираду, я отметила, что, говоря о возможном свержении государыни, она начинала лучиться и светиться, будто этот момент будет самым радостным в ее жизни. Я ужаснулась этому и подумала: «Надо будет в городе об этом селении и нашем здесь пребывании рассказать. Все будут слушать, открыв рот. И стану я самой главной и желанной гостьей во всех салонах и домах, потому как никто более с противниками дворцового режима так близко не сталкивался».

Они напоминали мне злобных лесных гномов. Рассказывая про них сказки, я, пожалуй, смогу стать знаменитой на всю столицу. Я улыбнулась этим мыслям: «Ну погодите, вот вернусь, все узнают, чем вы тут живете и о чём грезите, вольнодумцы. Всем расскажу, где вы находитесь, пускай придут сюда и научат вас уму-разуму». Я знала, что императрица радуется, когда вот такие крамольные поселения находят и по ее воле уничтожают, сжигая для устрашения других.

Подумав об этом, я заулыбалась и решила: «Не всё так плохо. Это приключение, а их я люблю». Но тут Вера, уже уходившая, неожиданно повернулась ко мне.

– А ты, Наташа, лучше б не о том думала, как тебе прославиться в своей столице, чтобы все на тебя смотрели и пальцами показывали. Ты бы лучше попеклась об том, как прожить подольше. – И, засмеявшись, покинула комнату, захлопнув за собой лаз, что-то вроде крышки между верхом и низом.

Я была удивлена, услышав свое имя, но не стала придавать особого значения ее словам. Я очень устала и хотела есть. Мы остались в полной темноте – в чуланчике не было ни окон, ни свечей, ни даже лучины. Аня легла на краешек тюфяка, я села рядом.

– Анька, неужели нас не накормят? Да и с этой дурочкой рядом я находиться боюсь.

– Да что вы, барышня, покуда я с вами, никто вас не тронет. Ложитесь вот лучше рядышком. Покаместь нас не покормили, хоть поспим, во сне есть меньше хочется.

Успокоившись, я прилегла рядом, но спать не могла: в животе урчало, горло пересохло. Я начала щипать Аньку, которая, видно, уже не слышала меня.

– Ты что, спишь?

Анька пробубнила сквозь сон:

– Ну конечно, барышня, скока всего приключилося, хорошо бы отдохнуть немного.

– Нет, Анна, вставай.

Анька села и захлопала глазами, что-то хмыкнула.

– Ну что ты мычишь как корова, приди уже в себя. Это я, я, Наташа, ты меня видишь, слышишь?

– Да, да, барышня, – она зевнула, – и вижу, и слышу. Чего вы хотите? В такую пору позднюю чего изволите?

– Мне поесть нужно, вот чего. Отправляйся вниз и раздобудь хоть чего-нибудь пожевать, не спится мне на голодный желудок.

– Помилуйте, барышня, давайте утра дождемся. Слышите, там какой-то разговор. Мужик басом громыхает, правда, не разобрать ничего. И эта Вера… пугает она меня…

Я посмотрела на нее с усмешкой.

– А тебя-то она чего пугает? Она тебя по голове гладила и косой твоей восхищалась. Это я должна ее бояться… что она мне сказала, всякие глупости, даже повторять не хочу.

Анна крутила головой.

– Страх она на меня нагоняет, боюсь я ее. Не пойду я к ним ночью, вон они там лаются – небось про нас сказывают. Уж если суждено нам тут сгинуть, в деревне этой проклятущей, то пущай я об этом узнаю, когда прибьют уже, на том свете узнаю, чтобы даже и не поняла, что случилося.

Не успела она закончить эту фразу, я как со всего размаху дала ей в лоб.

– Что же ты за дура такая, всё каркаешь?! Сидит здесь, кулема, квашня квашней, глазами хлопает. Вместо того чтобы еды какой раздобыть, непонятно что говорит и беду кликает. Помереть она, видите ли, здесь собралась… я тте-е-е помру! Вот до Тютюревки доедем, там и помирай, а до этого чтоб не вздумала! И беду мне не кликай, и поганые мысли из головы своей дурной выбрось, чтоб я их более не слышала.