Меня от этих слов аж передернуло. Женщина одарила меня ледяным взглядом и направилась к Ане. Я почувствовала большую разницу между тем, как она говорила со мной, и как заговорила с ней. Протянула руку и, улыбаясь, произнесла:

– А вот в тебе, деточка, чувствую я простоту житейскую, честность и доброту. Зря ты за этой барышней потащилась, не принесет она тебе ничего, кроме горя и печалей. Отстала бы ты от нее, пусть одна дальше едет… Зачем тебе это надобно?

Анна потупила взор, опустила голову и угрюмо проговорила:

– Я не могу оставить свою барышню, мною было дано обещание, которое я не смею нарушить.

На что женщина веско сказала:

– Нет такого обещания, данного человеком человеку, которое нарушить невозможно. На всё промысел Божий. Только обещание, данное Господу, никак нарушать нельзя. А всё остальное – суета мирская. Это твой выбор, но я скажу: ты пошла не по своему пути. Коли продолжишь идти с ней дальше, то станет это и твоим путем, и разделишь ты горести и печали со своей барышней. Да вот только в толк взять не могу, зачем тебе то, что не принесет спокойствия твоей душе…

Она с любовью погладила Анькину косу, перекинутую через плечо.

– Какая красавица пропадет, как жалко! Жалко мне тебя, Аннушка.

Мы вытаращили глаза, ведь никому еще не представлялись, даже Тимофею не сказали, как нас зовут… Молча проводили ее взглядом, а она подошла к сыну, потом повернулась к нам и назвалась:

– Верой меня зовут, а Тимофей – мой старший сынок. Есть у него сестренка младшая, Татьяна. Мы приверженцы истинной веры в Господа, а посему хотим быть подале от грязи, которая в миру творится. Отделились мы и стали жить общиной, как маленькое государство со своими правилами. Уж будьте уверены, вы с ними познакомитесь и блюсти их будете, пока здесь находитесь!

Странные одежды были на жителях этой деревни: крестьяне ближайших к столице местностей таких не носят. Из-под овчинных тулупов виднелись льняные рубахи простого прямого кроя, подпоясанные кушаками и вручную расшитые красивыми узорами.

«Диковинные люди», – подумалось мне. Задавать Вере вопросы я не могла, так как видела, что она меня открыто недолюбливает и отдает предпочтение Анюте. Это немного задевало: мне впервые предпочли прислугу. Я решила не показывать вида и не перечить: оказаться сейчас на улице совсем не хотелось. «Ну и ладно, потерплю чуть-чуть, не век же мне здесь находиться», – беспечно подумала я, отгоняя неприятные мысли о странных жителях этой деревни.

Вера жестом велела следовать за ней. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, и Тимофей вместе с нами. Там стояли топчаны, на которых сидели дети и какая-то женщина. Указав на нее, Тимофей произнес:

– Это моя тетя, она поцелована ангелом.

«Да-а-а-а, – подумала я, – веселенькое начало… Значит, она умалишенная», – но вслух ничего не сказала. Я увидела ее дикий блуждающий взгляд… Он ни на чём не фокусировался, ни на одном предмете, и от этого душу словно обдавало леденящим холодом. Таких людей я всегда боялась. Не знаю уж, кем она поцелована, но с не обладающими разумом и не отвечающими за свои действия я старалась не соприкасаться. Они занимались каким-то рукоделием с маленькой девочкой, которой было лет шесть.

Вера указала нам на дверку в самом дальнем углу.

– Вон ваш чуланчик. К ночи еще один тюфяк принесу, располагайтесь, почивать там будете. Так уж и быть, погостите эти дни здесь, но поменьше болтовни. Ничего я про вашу императрицу слушать не желаю. Противно мне говорить об этой самозванке и противнице исконной веры. Одно слово – иноземка! Ржавые чужестранные гвозди вонзить пытается в тело русское. И на том месте раны являются кровоточащие, незаживающие – и в язвы превращаются.