– Да-а-а, Надя… Прекрасного ты выбрала кавалера: придумал предлог, больным сказался, от тебя подальше смотаться решил.

Надин обиделась:

– Можно подумать, у тебя прям всё распрекрасно было. Я вон тебе всё рассказала, а ты о себе молчишь.

– Ну, это, голубушка, тебя сейчас никоим образом волновать не должно. Мы потом обо мне поговорим, когда с тобой разберемся. А сейчас одевайся, я знаю, куда мы отправимся и у кого совета спросим.

Надька в страхе вытаращила глаза. Я поняла ее испуг.

– Не бойся, никто тебя не предаст и ничего твоим родителям не расскажет. Поторапливайся, каждый час дорог. А я вниз, скажу, чтоб экипаж подавали, в моей коляске поедем.

Надька медлила, недоверчиво глядя на меня.

– Да одевайся ты, клуша, и не волнуйся: я медленно поеду, как-никак бабенку на сносях повезу…

Я засмеялась и тряхнула головой так, что все шпильки и гребни выскочили из прически и волосы рассыпались по плечам. Что есть духу я выскочила из комнаты и побежала по лестнице вниз. От переполнявших меня эмоций дыхание сбилось. Я всё никак не могла прогнать ощущение беды, которая надвигается на мою подругу, нутром чувствовала, что может произойти что-то плохое.

В дверях я буквально налетела на отца Надин. Он был чем-то разгневан и, отдавая распоряжения, бранил слуг на чём свет стоит, не брезгуя крепким словцом. Удивленно посмотрев на меня, он засмеялся:

– Тпру-у-у… Наташа, остановись, ты ж не на лошади. Вроде как пешком по дому ходить должна. Чего это на тебе, голубушка, лица нет? Что тебя так сильно разволновало? Никак Надька обидела? Ты мне только скажи, я с ней быстро разберусь, – пообещал он шутливо, но нарочито строго. – Ты же знаешь, как я к вашей семье отношусь: не дам в обиду свою прекрасную гостью!

Я смотрела на Василия Степановича и понимала, в каком затруднительном положении оказалась сейчас Надин – точно между молотом и наковальней. С одной стороны, строгость и, я бы даже сказала, жестокость отца, с другой – чопорный мир матери.

Василий Степанович вывел меня из состояния ступора, в котором я пребывала:

– Ну, что вылупилась? Что у меня на лбу такого увидела, что рот открыть не можешь? Али не узнала? Али испугалась, что с прислугой строг? Вроде, не похоже на тебя, Наташа, не робкого ты десятка, в отличие от моей Надьки. А что я на слуг ору, так ты не обращай внимания: иначе от них толку не добьешься. Гости заграничные прибыть должны, а они точно мухи сонные ползают, того и гляди оконфузишься перед важными людьми.

Я всё никак не могла вымолвить ни слова.

– Наташа, в чём дело? Что случилось?

Я одними губами прошептала:

– Всё хорошо, не извольте беспокоиться, просто я задумалась… Позвольте пройти. Мы с Наденькой собираемся в город, лавку французскую посетить хотим.

Он прищурился и, смеясь одними глазами, спросил:

– Никак опять сама лошадьми править будешь?

– Да, как обычно.

Он воскликнул, хлопнув себя по ноге:

– Ай, молодца! Вот такую дочку я бы хотел!

Я уже бежала к экипажу, желая поскорее покинуть этот дом: «Нет, с ним невозможно договориться, не зря Надин опасается». Не зная, как обуздать свои эмоции, я засунула два пальца в рот, и двор огласил пронзительный свист. Отец Наденьки крикнул вслед, погрозив мне пальцем:

– Ох, Наташка, ну что за шальная девка!

Я натянуто улыбнулась ему и поспешила сесть в коляску. Ожидая подругу, я нервно похлопывала по крупам лошадей поводьями, томилась и желала поскорее уехать. Наконец-то появилась Надя. Она стояла на пороге, чуть пошатываясь и утирая платком рот – видимо, ее опять тошнило… Я в нетерпении замахала рукой, Надин наконец-то уселась, и мы тронулись.