А сейчас Катя стояла у двери кухни, куда переселились жить все соседи, и смотрела, как умирает двенадцатилетняя Ниночка. С запрокинутой к потолку головой девочка спокойно вытянулась на кровати, будто заснула. Но по синюшному цвету щёк и заострившемуся носику Катя определила, что счёт Ниночкиной жизни идёт на часы, если не на минуты.

Рядом, свернувшись в клубок, Нину обнимал Ваня, который не плакал, а жалобно поскуливал, словно заблудившийся щенок.

Сама Вера лежала на диване, отвернувшись лицом к стене, и молчала.

«Если бы я могла разыскать хоть крошку еды», – с тоской подумала Вера и внезапно вспомнила колокольню и подобранную с пола корочку хлебца.

Господи, как же я могла забыть!

Распахнув дверь, она кинулась в комнату Егора Андреевича, по ходу задев соседку Кузовкину.

– Смотреть надо, – прошипела она Кате в спину.

Не отвечая, Катя ворвалась в комнату, бросилась на колени и остервенело принялась выбрасывать из рюкзака свои вещи. Блузка, чулки, носки, синяя сатиновая юбка. Где же спортивные шаровары?

Она вспомнила, что тушила в них зажигалки на крыше, а потом засунула на дно платяного ящика, выделенного ей Егором Андреевичем. Не теряя времени, Катя на четвереньках переползла к шкафу и выдвинула ящик. Скатанные в трубочку, шаровары лежали, прижатые посылкой для неведомой тёти Люды. Надо же, она напрочь забыла о ней.

Рывком достав шаровары, Катя скользнула рукой в карман и с облегчением перевела дыхание. Есть!

Корочка хлеба была туго запутана льняной верёвочкой, продетой в ушко крестика. Не став раскручивать, Катя побежала в кухню и налила в кружку тёплой воды.

– Вера, вставай, я нашла хлеб для Нины!

На тёмном лице Веры собрались морщины:

– Я не могу встать, Катюша.

Её надтреснутый голос терялся в пространстве кухни.

Под пристальным взглядом Вани Катя стала крошить хлеб в чашку.

– Тётя Катя, а у тебя для меня есть хлебушек?

– Нет, мой хороший. Потерпи, это для Ниночки. Я тебе завтра хлебец принесу.

Мальчик послушно кивнул стриженой головой, на которой бледными лопушками торчали уши, казавшиеся непомерно большими.

Крестик Вера надела себе на шею. Одной рукой она приподняла Нину за плечи, а другой поднесла ей ко рту кружку.

– Пей, хлебушек.

Нинины веки, похожие на прозрачные крылышки бабочки, дрогнули, но рот она не раскрыла. Ободком кружки Катя стала разжимать ей стиснутые зубы. От первого глотка Нина закашлялась, и Катя сочла это хорошим знаком. Капля за каплей она напоила Нину водой с крошками сухаря и задумалась, машинально затеребив крестик.

Обещанной прибавки норм хлеба пока не было, и если до завтра не накормить Нину, Веру и Ваню, то им с Егором Андреевичем придётся вынести из квартиры три трупа. От невыносимых мыслей хотелось найти укромный угол и спрятаться. Она вспомнила родную Новинку, маму и то, почему она пришла в Ленинград.

Тётина посылка отсюда, из блокадного Ленинграда, казалась неимоверной глупостью. Но фанерный ящик можно сжечь и тогда в кухне станет чуть-чуть теплее.

Заставив себя встать, Катя снова пошла в комнату, выстуженную лютым холодом. Он проникал в кости даже сквозь ватник и стёганые брюки, заправленные в валенки. Вскользь Катя подумала, что в последний раз полностью раздевалась в ноябре, когда ещё работали общественные бани.

Сквозь заклеенное газетами окно сочился тусклый свет, мрачно высвечивая полупустую комнату со сломанной для топки мебелью и разбросанными по полу вещами.

Посылочный ящичек стоял боком. Катя снова подивилась его тяжести. Золото там, что ли?

Клещи отыскались среди инструментов Егора Андреевича. Сопя от усердия, она отковыряла крышку, ощетинившуюся гвоздиками, отогнула обёртку содержимого, и в глазах поплыл туман дурноты.