– Но Семен Михайлович же говорит с ней только о Нике и Вадиме, – пытаюсь я смягчить ситуацию.

– Почему он вообще с ней говорит? Разошлись и разошлись – все!

– А дети? – глупо спрашиваю я.

– Скажи, чего не хватает этим детям? – спрашивает Тамара, – Чего им еще нужно? Они вообще не должны быть здесь! У Семена новая жизнь! Я не хочу жить с ними!

Мне, конечно, очень жаль, но я думаю, что, выбирая между детьми и Тамарой, Семен Михайлович выбрал бы детей. Хотя, кто знает. Кто вообще может разобраться в чужой семейной жизни?

– Я сегодня еду заниматься собой, – сообщает Тамара, – маникюр, педикюр, парикмахер, визажист, массаж. Обедать буду в городе, так что на меня можешь не рассчитывать.

– Хорошо, – говорю я, – а ужин?

– Ужин – на твое усмотрение. Я могу не вернуться и к ужину. Семушке я позвоню сама, а остальным знать необязательно.

Тамара выплывает в коридор с сигаретой, но в дверях оборачивается:

– Кстати, я еще планирую встретиться с подругой и, возможно приглашу ее к нам на следующей неделе.

Я не знаю, зачем она говорит мне о подруге, возможно, для того, чтобы подсказать свою версию своего отсутствия, а, может быть, просто так, чтобы подчеркнуть, что у нее есть подружки.

– Желаю хорошо провести время, – говорю я и вспоминаю про тетрадку, которую обещала найти для Ники.

– Ну что ты так до-олго, – тянет Ника, когда я захожу в комнату. Такое впечатление, что она ничем не занимается только из-за отсутствия этой тетради. Я утешаю себя мыслью, что больные дети становятся капризными и нытье Ники – это следствие ее недомогания, а не пренебрежения ко мне.

– Ты не возражаешь, если я включу здесь пылесос? – спрашиваю я. Я знаю, что в доме становится неуютно, когда затевается уборка или стирка и стараюсь делать это, когда в комнатах никого нет.

– Здесь чисто, – говорит Ника, и я понимаю ее.

– Смотри сколько крошек, – показываю я на ковровое покрытие. Во время болезни Ника ест, не вставая с постели.

– Может, веничком? – спрашивает она и смешно морщит нос.

Если я буду убирать этот дом «веничком», я не справлюсь с этим и за неделю.

– Ты что, пылесоса боишься? – я пытаюсь ее рассмешить. Она улыбается.

– Нет, просто так не хочется вставать… одеваться… вообще, двигаться с места… Врач сказал, что мне нужно вылежать неделю, ты слышала?

Я бы, конечно, ответила ей, что за те деньги, которые Семен Михайлович заплатил за вызов, врач мог бы прописать ей постельный режим до конца жизни.

– А врач не сказал, что кушать печенье в постели – это признак дурного тона?

Мне нравится, что мы можем говорить с ней так по-дружески, не думая о том, кто она и кто я. Я не стремлюсь заменить ей мать, но, думаю, хорошая подруга ей тоже не помешает.

– Ну ладно, тебя не переспоришь, – ворчит Ника, выбираясь из постели, – я, пожалуй, спущусь и поем еще раз. Окей?

– Ты точно выздоравливаешь! – смеюсь я, – Аппетит – это хороший признак! Не бери творог – он холодный!

Ника вприпрыжку спускается по лестнице. Я включаю пылесос и начинаю уборку.

– 9-

– Ты будешь участвовать в моем новом проекте?

Глаза Сережи горят сумасшедшим блеском. Мы сидим в открытом кафе и я уже порядочно замерзла.

– Что за проект? – равнодушно спрашиваю я.

– Сначала согласись, – просит Сережа. Вернее, не просит, а требует.

– Я не могу согласиться, если не знаю, на что я соглашаюсь.

– Ну а я не могу рассказывать тебе подробности, если ты еще не в проекте, – обижается Сережа.

– Тогда я не соглашаюсь, – отвечаю я равнодушно.

– Ну правильно, – Сережа откидывается в кресле и затягивается сигаретой, – Вот если бы нам заплатили побольше, если бы нас раскрутил кто-нибудь, если бы кто-нибудь все оформил… Тогда бы мы согласились… Соизволили бы… А так…