– Не ходи босиком, – советую я.

– Спасибо, – шепелявит Ника, потому что во рту ее – зубная щетка, – папа уехал?

– Да, давно уже.

– Слушай, там где-то внизу моя тетрадка по физике. Притащи, а? – Ника тоже редко говорит «пожалуйста», но ее просьбы звучат как просьбы, и я не обижаюсь.

– Скажи конкретнее, где, – прошу я.

– Кажется, на столике возле вешалки, – поясняет Ника, – если эта дура никуда не засунула.

Мне не нужно иметь большой фантазии, чтобы догадаться, что «дура» – это Тамара. Она, практически, никогда ничего не убирает, но Никину тетрадку может спрятать нарочно. Такого еще не было, но мы с Никой знаем, что это может случиться.

Я делаю каменное лицо. Девочка не должна говорить такое при мне. Но не учить же мне ее, как нужно разговаривать с горничными. Тем более что сейчас я, кажется, единственный человек, с которым она не в ссоре, не считая отца, которого она любит, но считает, что он ее предал.

Работая в этом доме, я все больше и больше понимаю, что семейные проблемы у всех одинаковы – только кто-то уезжает в Париж, а кто-то в Ивановку, кто-то не видит своего ребенка из-за работы, а кто-то из-за развлечений, кто-то бесится от бедности, а кто-то «с жиру».

– Чем сегодня будешь заниматься? – спрашиваю я.

– Да, пора бы вспомнить, чему учат в школе, – шутит Ника.

– Умница, – говорю я, – когда время дойдет до математики, зови меня. Можешь рассчитывать!

Ника целует меня в щеку – раньше такого не было – и я ухожу искать ее тетрадку опять с чувством жалости – она такая одинокая в этом доме!

На кухне сидит Тамара в светло-зеленом пеньюаре и с распущенными волосами – пьет кофе и листает журнал.

– Наверное, остыл уже, – говорю я, – давай сварю новый?

– Ерунда, я его разогрела, – отвечает Тамара. У меня нет богатого мужа, домработницы и такого дома, но я не стала бы пить разогретый кофе. Но – это ее право. Никак ей не удается стать по-настоящему «дорогой» женщиной. Наверное, это не только статус. Ей не хватает ПОРОДЫ.

– Я тебе сварила овсянку, – я протягиваю ей фарфоровую мисочку, – будешь?

– Давай, – Тамара вздыхает, – скоро уже ржать начну как лошадь от этого овса. Но, ничего не поделаешь – надо!

Я уважаю ее за это. Каждое утро Тамара взвешивается на супер-точных весах. Если прибавилось сто грамм – она тут же ограничивает себя в, и без того постной, еде.

– Хоть бы сахарку положила, – шутит Тамара, когда я подаю ей мед.

– Кушай кашу, кашалот, – шучу я в ответ.

Я люблю, когда у нее такое настроение. Она редко бывает веселой и открытой. Общение с Тамарой приучило меня к тому, что ее настроение может измениться в любой момент и поэтому я всегда настороже.

– Как там наша больная? – ее вопрос содержит в себе определенное количество яда. В подтексте – желание выяснить, навещала ли я уже Нику и не отдаю ли я предпочтение девочке, желание подчеркнуть, что больная – совсем не больная и нечего с ней так уж возиться. И, может быть, что-то еще, но я не успеваю понять, что.

– Наверное, совсем расхворалась, бедняжка, – язвительно произносит Тамара.

– Нике немного лучше, – замечаю я.

– Ах, как все рады! – в голосе Тамары слышится бессильная злость, – Подумаешь, простудилась. Нужно теперь, чтобы весь дом стоял в карауле у ее постели? Семен вчера просидел с ней весь вечер. Хотя она вполне могла бы спуститься вниз!

Наверное, ревность Тамары понятна. Но сейчас Нику мне жаль больше и я рада, что Семен Михайлович сумел уделить время девочке хотя бы поздно вечером.

– А потом опять звонила Алла, – рассказывает мне Тамара – я ведь уезжаю вечером домой и знаю не все «самое интересное», – если бы ты знала, как меня раздражают ее звонки.