Валид прекрасно помнил, кто из парней вылез из водительской двери. Это был тот, который протягивал ему бутылку виски. Первым порывом Валида было указать на него полицейским, потому что Пророк запрещал употребление спиртного и требовал наказания виновных. Но неожиданно для самого себя, он вдруг отрицательно покачал головой. Опытный взгляд полицейского отметил это замешательство свидетеля, однако повторять свой вопрос Фолкнер не стал.

– И что вы собираетесь с нами делать, офицер? – спросила Кэтрин.

– Ничего такого, что не было бы предусмотрено законом, – отреагировал Фолкнер.

– А там столько вариантов, что невозможно и представить, на каком остановится уважаемый господин полицейский, – сказал молодой человек, назвавший себя адвокатом.

– Можешь перечислить хотя бы несколько? – спросил один из его товарищей. – Так сказать, для общего развития.

– Могу, конечно. Что же я зря столько лет учился? Нас можно привлечь за нарушение общественного порядка в ночное время, за распитие спиртных напитков в неположенном месте, наконец, за оказание сопротивления работникам правоохранительных органов.

– Я не сопротивлялась, – сказала Кэтрин.

– Ты же не показала удостоверение по первому требованию, а это уже сопротивление. Завтра тебя накажут, а пресса в очередной раз оповестит нацию о той опасности, которую ты и другие отдельные представители золотой молодежи наносят нашей морали и нравственности. Троих из нас выгонят с работы, остальных с университетов. Да! Чуть не забыл! Нас еще можно обвинить в попытке взрыва бензоколонки. А это уже терроризм. Предположительно, получим десять, двадцать, даже тридцать лет. Нужное подчеркнуть. Вплоть до пожизненного.

– Я не хочу пожизненное, – вздохнула Клара.

– Конечно, не хочешь. Но кто тебя спрашивать будет?

– А я тебя защитником возьму. Ты меня спасешь.

– И себя заодно. Но есть и другая возможность. Внимание! Следите за ходом моей мысли. И вы, офицер, тоже. Поскольку ваш напарник через три минуты убедится, что для общества мы совершенно безопасны, вы можете с легким сердцем ограничиться устным внушением и отпустить нас на поруки друг друга. Закон это допускает. Гуманность даже требует…

– А я прямо кожей ощущаю, насколько вы гуманны, – убежденно произнесла Кэтрин.

– Мы вызовем такси и уедем, – продолжал юрист. – А машину, с разрешения нашего общего друга, – он указал на Валида, – оставим здесь. Готовы оплатить парковку.

– Правда, мистер Фолкнер, – жалобно проговорила Дженнифер, – это было бы так благородно с вашей стороны. Неужели вы отдадите мою девичью честь на поругание?

– Представляете, – добавила Клара, – с каким прекрасным чувством вы могли бы сегодня сдать дежурство, прийти домой и рассказать близким, как спасли судьбы шестерых невинных молодых людей. И что для этого нужно? Всего лишь проявить немного человечности, которая… и я в этом уверена… нежным птенцом бьется под вашей форменной рубашкой.

– И откуда у вас такая уверенность? – язвительно спросил Фолкнер.

– Офицер, вы, видимо, давно не рассматривали себя в зеркале, – заметил один из ребят. – А это большое упущение. Я, как художник слова, могу отметить, например, скрытую печаль, затаившуюся в уголках ваших глаз. Не является ли она свидетельством глубоких чувств и переживаний, жизненного опыта и тщательно скрываемой доброты? Да! В силу профессии вам приходится иногда быть жестким, но, один лишь Бог видит, какие страдания причиняет вам эта необходимость.

– Ну, согласитесь, офицер, ведь причиняет? – спросила Дженнифер.

– Очень редко, – сказал Фолкнер, – и сейчас явно не тот случай.