Судя по документам, полученным в регистратуре, девушку звали Виктория, и это имя казалось слишком торжественным для этого места. Женя, следуя за ней по коридорам диспансера, ощущал непривычное для ментора смятение: за всю свою долгую практику он впервые столкнулся с подопечной, чей талант был неразрывно связан с психическим заболеванием. В коридорах витал особый эмоциональный фон – смесь отчаяния, надежды и смирения. Некоторые пациенты тихо переговаривались между собой, другие сидели, погружённые в свой внутренний мир. Медицинский персонал двигался с профессиональной отстранённостью, давно уже привыкший к специфике места. Их глаза, казалось, видели сквозь пациентов, фокусируясь на чём-то за пределами реальности. Белые халаты создавали иллюзию защитной униформы, отделяющей их от той боли и страданий, с которыми они сталкивались ежедневно. Кабинеты были обставлены просто: старые письменные столы, потертые стулья, кушетки с потрескавшейся обивкой. На стенах – обязательные медицинские плакаты и схемы, пожелтевшие от времени. Каждый кабинет имел свой характерный запах: где-то сильнее пахло лекарствами, где-то – канцелярией.

В туалетах стойкий запах хлорки смешивался с затхлостью, а треснувшие зеркала отражали искаженные лица посетителей. Вода из кранов текла с металлическим привкусом, а двери в кабинки скрипели так, будто рассказывали истории всех, кто когда-либо здесь бывал.

Само здание, казалось, впитало в себя все эмоции и переживания, прошедших через него людей, став молчаливым свидетелем тысяч личных трагедий и редких побед над болезнью.

Поднявшись на второй этаж, Вика села возле какого-то кабинета в ожидании. Буквально через минуту её пригласили. Женя ждать приглашения, конечно, не стал.

– Здравствуйте, Виктория, – весьма доброжелательно начал разговор врач, – Присаживайтесь.

– Здравствуйте, Яков Михайлович.

Яков Михайлович представлял собой колоритную фигуру советской медицинской школы. Высокий, около 180 см, с легкой сутулостью, выработанной годами работы за письменным столом. Его седые волосы, аккуратно зачесанные назад, контрастировали со все еще темными, густыми бровями. Лицо испещрено морщинами – глубокими у глаз и рта, говорящими о человеке, привыкшем много улыбаться несмотря на специфику работы.

Носил он классический белый халат, всегда идеально выглаженный, под которым виднелась неизменная клетчатая рубашка и темные брюки. На шее – старомодный стетоскоп, хотя использовал он его редко. У Якова Михайловича был примечательный шрам на правой щеке – тонкая белая линия длиной около пяти сантиметров. Эту отметину он получил в начале своей карьеры от пациента во время острого психотического эпизода. Интересно, что шрам не вызывал у доктора никаких негативных эмоций – напротив, он считал его своеобразным «боевым крещением» в профессии и частенько использовал эту историю для обучения молодых специалистов правилам безопасности при работе с острыми пациентами. Со временем этот шрам стал настолько характерной чертой его внешности, что многие пациенты использовали его как ориентир для определения настроения доктора: когда Яков Михайлович улыбался, шрам образовывал особенную складку, которую больные научились «читать» как признак хорошего расположения духа врача.

– Как ваши дела, что нового произошло после нашей последней встречи?

– Да особо ничего интересного, препараты действуют, всё нормально.

– Дозировку соблюдаете, не пропускаете?

– Да, стараюсь.

– Молодец. Какие-то перепады не наблюдались?

– Нет, всё хорошо, – ответила Вика, но что-то подсказывало Жене, что это не совсем так.