Эльнар вызвал у меня глубокое омерзение. Еще вчера он орал на нас с детьми, обвинял в расточительстве и тряс перед носом счетами за электричество. Кричал, что я должна теперь служить еще усерднее, чтобы загладить свою вину. А теперь он был похож на жалкую придавленную мышь, которая от шока пищит с искривленным ртом.

– Что с нами будет! Что с нами будет! – растерянно причитал Эльнар.

– Ты же господин, ты мне скажи, что с нами будет, – осмелела я. – Если ты про срок говоришь, значит, знаешь.

Мне даже почудилось, что я совсем не боюсь Эльнара, он-то не сможет теперь добраться до меня.

– Заткнись, сучка! – еще больше взбесился толстый, оттого что не мог понять русского языка. Он еще крепче сжал мои запястья.

Пока я наблюдала за бегающими по всему помещению и нагло обыскивающими мои личные вещи фигурами, мне стало смешно. Неужели эти сыщики-федералы действительно думают, что они напали на след крупной преступной группировки? По-моему, эти идиоты все еще воображали, что поймали особо опасных преступников, к которым каждую минуту может прийти подмога русской братвы. Я и подумать не могла, насколько все серьезно…

Походкой победителя в дом вошла еще одна агент ФБР. Она бросила на нас с толстяком пренебрежительный взгляд и с отвращением крикнула моему желеобразному охраннику:

– Да отцепись же от нее! Она в наручниках.

– Она оказывала сопротивление, агент Джонсон! – как-то смущенно сказал толстяк.

Он совершенно неуместно засмеялся и отпустил меня. Я повернулась и увидела, как его живот затрясся, словно водяной матрас. Эти ФБР-агенты были один противнее другого. Джонсон, высокая бесцветная женщина лет сорока, по-видимому, была старшая в их организации.

– Вы арестованы. В машину их! По одному! – крикнула она, с важным видом убирая пистолет в кобуру на поясе.

– Я не могу, – спокойно сказала я.

Не знаю, как мне удавалось сохранять такое спокойствие. Наверное, это внутренняя уверенность, что я не имею отношения ни к чему происходящему. А может, я просто до конца не осознавала, что происходит. Или, может быть, это был защитный механизм моего организма. Не знаю.

– Что значит «не можешь»? – опешила Джонсон.

– Я вчера выпила слабительное, и много. Я хочу в туалет.

– Что?

– Да, я хочу в туалет.

У американцев с туалетом очень серьезно. Эту процедуру нельзя запретить. Даже в школе ученики не должны спрашивать разрешения у учителя, чтобы выйти в туалет. Они просто встают и выходят. Даже если идет тест. Так и сейчас – отказать мне в туалете означало нарушить права человека, как ни смешно это звучит!

– Идем! – резко бросила агент и сообщила остальным, что мы направляемся в другой конец дома, в туалет.

Она зашла первая, вытащила пистолет и осторожно, как будто обнаружит сейчас целую банду, все проверила, вернее, исследовала, что там ничего и никого нет. Она кивком дала мне разрешение зайти в туалет. Слабительное срабатывало. Я не могла больше терпеть. Уже съежившись от боли, я показала на наручники.

– Ничего, справишься, – с язвительной ухмылкой сказала она и встала около двери с направленным на меня пистолетом.

«Господи, вот идиотина», – подумала я.

Но времени думать не было. По всему помещению пошел едкий и си-и-и-ильно неприятный запах. Джонсон дико сморщилась, но твердо стояла на своем посту. Потом она стала обыскивать шкафчики в туалетной комнате и вдруг вытащила большую косметичку с моими фамильными украшениями.

– Что это? Сделать опись!

Джонсон бросила косметичку находившемуся неподалеку агенту.

– Время закончилось! Давай вставай, хватит здесь сидеть! – разоралась она.

Вот тут мне стало очень тоскливо и панически страшно. Чувство незащищенности, растерянности и беспомощности перехватило дыхание. Как будто кто-то совсем отвратительно чужой ворвался в мою жизнь. Внутреннюю жизнь. Эти украшения были для меня очень дороги. Они передавались из поколения в поколение как семейный оберег и были знаком моей сокровенности, которая еще горела во мне даже после вторжения Эльнара в мою душу. Мне было невыносимо горько. Тень неизбежной разлуки с детьми черным покрывалом окутала меня. Один комплект украшений был на мне. Я с трудом сняла их и без разрешения пошла в спальню Зариночки, чтобы отдать дочери то последнее, священное, что у нас осталось. По воле судьбы этот комплект стал символом того, что я расставалась с самым дорогим в моей жизни! Алик уже был в Заринкиной комнате. Они лежали, крепко обнявшись, как маленькие бельчата, и тихо гладили друг друга по голове. Смотря на детей, я с горечью подумала: «Как же наше будущее непредсказуемо, и подобное может случиться с каждым в любой момент. В один миг мы счастливы и чувствуем, как Вселенная вторит нам в унисон, но через какие-то мгновения все может разрушиться и уйти в никуда. И тогда накрывает такое состояние, что весь мир уходит из-под твоих ног».