– Понятно, – произнес он вслух. – За ужином перебрала, решила совершить моцион и уснула. Придется будить, иначе – «кранты».

Он потрепал спящую за плечо, но ничего не добился. На лице женщины не дрогнул ни один мускул. Тревога росла в Балашове как снежный ком. Уже без всяких церемоний он подхватил ее на руки, внес в комнату и опустил на кровать. Нечаянно коснувшись ее ледяной ладони, он замер от страшной догадки. Она умирала!

Сорвав с себя пуховик, он накрыл им несчастную и ринулся к двери. Она была закрыта изнутри, а ключ, слава богу, торчал в скважине.

Спустя несколько секунд Балашов стучал в спальню хозяев.

– Кто там? – послышался испуганный голос Татьяны.

– Откройте! Нужна медицинская помощь!

Щурясь от света, Татьяна слушала сбивчивые объяснения Балашова.

– Никакая скорая к нам не поедет, – категорически заявила хозяйка. – Праздник. Далеко. И дорогу замело. Давайте сами попробуем откачать. В термосе у меня горячий чай…

– Нужен тонометр…

– Есть. Сейчас принесу.

– И возможно, понадобиться сосудорасширяющая инъекция…

– Тоже есть. Мужу иногда ставлю…

– Хорошо. А пуховая шаль, одеяло или…

– Найдется. Я побежала, а вы пока к ней. Если уж совсем плохо, будем звонить в скорую.

* * *

Ей мешал свет. Ослепительный, настырный, он проникал сквозь ресницы и не давал досмотреть сон. Прекрасный, потрясающий сон!

Неужели это она, юная богиня в прозрачной тунике, шагает загорелыми ногами по белому песку, а пенистая волна ласково ударяет по ее ступням и застенчиво отступает, чтобы набрать сил и вновь ударить нежной, теплой лапой… Боже, как хорошо! Нет, пожалуй, слишком тепло. Уфф! Жарко! И этот свет! Нет, это невыносимо!

Воронцова подняла веки и непонимающе повела глазами. Где она? Что это за комната? И этот жуткий свет… Ах, вот он откуда!

Над изголовьем горело бра. И, должно быть, горело давно. От накалившегося стекла шел сильный жар, да и яркий свет лампочек добавлял дискомфорта.

Но что это? Почему она не может пошевелиться? Ее тело словно куколка, спеленатая в коконе. Что за чушь?!

– Проснулись? Как вы себя чувствуете? – раздался мужской голос.

Повернув голову вправо, она увидела сидящего на стуле Балашова.

– Что со мной?

– Вы едва не замерзли. Уснули на балконе. Как вы себя чувствуете?

Она не ответила. Высвободив руки из-под двух одеял и пухового платка, внимательно осмотрела их, затем ощупала узкими длинными пальцами щеки и лоб.

– Я ничего не отморозила? – осипшим голосом спросила актриса.

– Кажется, ничего. Мы с Татьяной провели ряд спасательных и профилактических действий.

– Хм. Прям, местное МЧС.

– Если шутите, значит, все в порядке. Я пойду к себе.

– Постойте!

Скинув резким движением одеяла, Воронцова села и сурово посмотрела на своего спасителя.

– Зачем вы лезете, куда вас не просят?

– Оригинальный способ выразить благодарность, – усмехнулся Балашов.

– За что мне вас благодарить? За то, что продлили агонию? Вам приходилось видеть раненого зверя?

– Это аллегория?

– А вы умнее, чем я думала.

– Рад за вас. Я все-таки пойду. Не сомкнул глаз, знаете ли.

– Простите, если обидела.

Она уронила голову на грудь, опустила плечи, сцепила руки и застыла. Словно вновь окунулась в тяжелый, беспробудный сон.

Балашов, уже шагнувший к двери, остановился, с жалостью посмотрел на женщину, деликатно кашлянул.

– Ольга Васильевна, вам принести чаю?

– А?

Она подняла глаза, и его сердце дрогнуло. Боль, опустошение, усталость и что-то еще, быть может, невозможность существовать сквозили в ее взгляде.

– Лучше идите к себе. Не надо меня опекать. Не маленькая, сама справлюсь.

– Если все же что-то понадобится, обращайтесь.