Я открываю первый разворот. На желтом листке указано, что 1 ноября 1838 года в Санкт-Петербурге цензоръ П. Корсаков вынес решение: «Печатать позволяется».
По привычке я читал вслух – так же, как и читал когда-то у постели Ба, когда она слегла. Родные слова заглушили шум чужой страсти.
«Особенно во время путешествия, которое можно называть усиленно жизнью потому, что, путешествуя, в один день видишь, узнаешь и трудишься более, чем на месте за целую неделю».
Мэтти ввалился в каморку. Он встал в проеме между кроватью и стеной и тянул четырехглавые мышцы.
– Ух, парень. Извини, что отвлек тебя. После такой нагрузки – без растяжки никак, а то к утру мышцы деревянные.
Спорт, бездельник. Так он и говорил: прорвался, завалил и вколотил. Точно комментатор, который смакует лучшие моменты финала.
– Допустим, секс и на одну ночь, как ты говоришь. Без обязательств и обещаний. И в чем проблема? Все одинаковые, пойми. – Он прижимал указательный к большому, образуя кольцо, а потом просовывал в него пальцы. – Просто статистика – выиграл или проиграл. Ничего личного. И сколько настрелял за карьеру, говоришь?
Мэтти свалил, когда над ухом громыхнули первые самолеты. Я закрыл глаза, замечтался и сбежал в дом Ба на другом берегу реки, чтобы забыться от душных слов Мэтти и предвкушения, что вскоре одиночество улиц Лондона воротится вновь. В мечтах всегда спокойно, бездельник. Почти как тогда.
Льет дождь. Мы пережидаем на веранде. Задница горит от жесткого ворса, которым обшито кресло. Щетинки залезают под шорты и дерут кожу.
Ба храпит так, что трещит древняя тахта. Вот-вот развалится. Я перебираю на янтарном столе выписки из журналов. Ба их делала из каждой прочитанной статьи.
Я проглядывал выписки по диагонали и выбирал те, что стоит изучить внимательнее.
ПЕРЕСТРОЙКА: ПОЛНОЙ СОЦИАЛЬНОГО ОПТИМИЗМА СТРАНА ВСТУПИЛА В НОВЫЙ ГОД КАРТА ИЗОБИЛОВАЛА ЦВЕТАМИ КОЛОНИАЛЬНЫХ ДЕРЖАВ С ПОМОЩЬЮ УЗЕЛКОВОГО ПИСЬМА ОНА РАССКАЗЫВАЕТ МИФЫ ОСТРОВА ПАСХИ НА ТИХОЙ МОСКОВСКОЙ УЛИЦЕ ДРОБНО СТУЧИТ ЭВМ УЖЕ ДРЕВНИЕ ГОВОРИЛИ: МИР НЕ ТОТ ЧТО РАНЬШЕ ОН БЫЛ ЛУЧШЕ БЕСЕДА С ПРОФЕССОРОМ КЕМБРИДЖСКОГО УНИВЕРСИТЕТА ШУТКА: Я – ПАТРИОТ, ТЫ – НАЦИОНАЛИСТ, ОН – ШОВИНИСТ ПРЕДПОЛАГАЮТ, ЧТО В XXI ВЕКЕ НАЦИОНАЛИЗМА НЕ БУДЕТ КУЛЬТУРА РАСТЕТ САМА КАК ВЫ СКАЗАЛИ ДА-ДА КАК ТРАВА
Так я наткнулся на заметку о брахманах в штате Андхра-Прадеш, которые совершают священный обряд на языке первых людей. Это даже не язык, а набор звуков. Вроде пения птиц. Тысячи лет звуки передаются от отца к сыну, записываются в память, как на кассетную пленку, чтобы перейти следующему поколению. Никто не знает, как их расшифровать. Ни брахманы, ни ученые.
Ба просыпается. Я возвращаюсь в каждодневную тренировку языку – второму и в то же время обязательному для успеха в будущем, в которое – запомни, Сашаа! – берут не всех. Твоя задача – зубрить. Вот и зубри, а не как твоя сестрица.
Я и зубрил:
– Forget, forgot, forgotten.
Вдруг ее рыжая грива мелькнет под креслом. Ее-то урок впереди. Она мается. Скука такая – слушать муки братца на ломаном английском.
Подмигнет: не двигайся, дурень. Заползет под кресло. Клац-клац. Ба вопит от боли, хоть выплевывай зубной мост.
Ураган вскинет подол халата. Босые пятки умчат в коридор. Маятник медно-рыжей косы обстучит стены.
В прыжке за ахиллом Ба сестра перевернет плетеную корзину. По полу покатятся завернутые в газеты яблоки и разнесут легкий запах лимона. Мы заготовили их для скорой зимы…
Урок закончился.
Единственная отдушина – Профессор. Полтора метра ростом и пятьдесят пять килограммов живого организма. Он преподавал английский сонной кучке ночных портье, официантов, барист, уборщиков, выгульщиков собак, сиделок, нянек и единственному безработному (мне!).