Так они дошли до плотной стены молодого ельника, потом не сговариваясь повернули обратно. На небе не было уже ни сиреневого отсвета, ни облаков, только темная ночная мгла, напоминающая бархатный занавес. Вера почувствовала легкий озноб, вдоль спины у нее быстрым веером пробежались мурашки, ноги стали тяжелыми. Захотелось в тепло. А Андрей между тем все говорил и говорил.

– В городе человек меняется быстро. Там, знаешь ли, условия другие. Особенно для любви. На каждом шагу рестораны, кабаре, бары. Везде народ денежный, от безделья жирный. Энергию-то расходовать им некуда, вот и они растрачивают ее в безмерном кутеже… Вон, во Франции, говорят, у каждой порядочной женщины есть молодой любовник. Мода такая… У нас, слава Богу, пока еще иные нравы, но, я думаю, мы к этому тоже когда-нибудь подойдем. Дурное-то дело нехитрое… Хотя, если трезво рассудить о супружеской жизни, то, конечно, приедается каждый день одна и та же рожа.

Вера по инерции улыбнулась, но постаралась побыстрее убрать с лица улыбку, потому что Андрей может расценить ее по-своему.

– Вот я бы, например, не выдержал. Загулял бы от тоски, – неожиданно признался он.

– Интересное словосочетание. Загулял от тоски, – отозвалась Вера.

– Вот… И тебе у нас, наверное, тоже скучно. Все одна да одна… И я тоже один…

Вера удивленно посмотрела на Андрея. Неужели он это серьезно? Между тем село было уже близко. Начались огороды с темными громадами лип возле плетня, с диким малинником вдоль лога, с крапивой в человеческий рост. Вот и сенокос тети Наташи у заброшенного колхозного склада. Свежая копна сена темнеет на нем.

«Будь что будет», – решил Андрей и резко повернулся к Вере. Потом судорожно схватил ее за теплую руку и в сильном волнении потащил к манящей копне. От внутреннего напряжения и гулких ударов сердца он тяжело дышал и совсем не мог говорить. Мысли в его голове перепутались, реальность разбилась на мелкое крошево, выжила только необъятная и непобедимая страсть. Не понимая, что он делает, Андрей увлек Веру на пустынный огород, повалил там на копну свежего сена, стал ее целовать, что-то расстегивать… И пришел в себя только, когда получил хлесткий удар по лицу, от которого сильно зашумело в ушах. После этого он со страхом и недоумением посмотрел на Веру и увидел в ее глазах откровенный испуг. В это время Вера попыталась освободить из его объятий свою тонкую и горячую руку. Но он не отпустил ее.

– Что… все это значит? – с дрожью в голосе проговорила она. – Что это?

– А разве не ясно? – захлебываясь от волнения и страха, заговорил Андрей, бледнея и обретая дар речи. – Второй вечер… стихи тебе читаю. Пора бы… понять.

– Что понять?

– А вот что! – проговорил он решительно, еще пуще обнял ее и стал целовать в пылающие нервным румянцем щеки. – Вот что!

Его нахальная рука молнией прошлась по ее спине, скользнула вниз – вверх, что-то поддела, откинула и сразу Вера почувствовала, как голодные комары впились ее в оголенные ягодицы.

– Я так не могу. Не могу! Ты понимаешь?

Но он уже ничего не слышал и ничего не понимал. Прижался костлявым телом к ее животу, обдал жарким дыханием, запахом табака и забормотал что-то невнятное. Она напряглась из последних сил, подтянула к животу одну ногу, потом другую и с тихим стоном отбросила его от себя. Потом по-спортивному быстро встала на ноги.

– Ничего, ничего, – сказал он откуда-то из темноты. – Так мне и надо… Я заслужил.

«Мерзость! Какая мерзость! – решила она. – Завтра же уеду отсюда», – и быстро зашагала прочь к селу, темнеющему за громадами тополей. В это время Андрей медленно поднялся с земли, постоял немного возле злополучной копны, потом сел на нее и опустил бледное лицо в холодные ладони. Сейчас у него был такой вид, как будто он толком не понимает, что произошло. Он не хотел никого обидеть, он просто переиграл в стремлении угодить, стать обаятельным, таким, как все интеллигентные люди.