Немного погодя он закурил, смахнул откуда-то с носа невесть откуда взявшуюся слезу, тяжело вздохнул и, неуверенно ступая по свежей стерне, направился к дому. Ночь была уже на исходе. За рекой громко пел единственный на всю округу соловей, во всем мире было пусто и возвышенно.

С детства у Андрея было такое ощущение, что он живет не сам по себе, а в неких рамках, которые ограничивают его возможности. Это были рамки семьи, общества, государства. И в каждой из этих рамок действовали свои законы, преступать которые было нельзя, хотя за этими рамками было так много всего манящего, так много интересного, что временами становилось даже обидно.

Как только он вырос – его обступили со всех сторон квадратные дома, острые углы тяжелых жизненных проблем, квадратные от излишней полноты женщины и мужчины. Но не смотря на все это, мечта когда-нибудь подняться выше всех не умирала. Не умирала и тяга к стихам. И звездное небо стало манить еще больше. Оно удивляло своим бесконечным овалом. Андрей, глядя в небо, думал порой о том, что только там существует настоящая, ничем не ограниченная свобода, только там может свободно парить его душа.

К тридцати годам Андрея даже книги перестали интересовать. В книгах жили люди свободные, а он постоянно ощущал свою внутреннюю несвободу. И эта несвобода почему-то угнетала его. Правда однажды его по-настоящему увлек американский писатель Френсис Скотт Фицджеральд своим романом «Великий Гэтсби», где Андрей нашел нечто созвучное своим чувствам, потом чем-то загадочным и роковым поразил его художник Врубель. Вот и все, пожалуй… После этого были только вспышки в полутьме. Полутьма родила апатию, и Андрей решил жениться, чтобы на какое-то время позабыть обо всем на свете. Стал искать себе спутницу жизни, но поиски эти сильно затянулись, потому что излишне полные особы его не интересовали, а изящные женщины в провинции долго не задерживались, старались уехать в более перспективные и привлекательные места.

Маленькое село, в котором жил Андрей со старой и больной матерью, представлялось ему нагромождением серых деревянных квадратов, окруженных со всех сторон высокими заборами. Временами Андрею казалось, что квадратные здания были наставлены в Пентюхино без какого-либо расчета и перспективы. Они образовывали то горы, то обрывистые кручи, то нависающие друг над другом выступы. И казалось странным, что в этих домах по вечерам зажигается свет, что там порой слышится музыка.

Все дороги в Пентюхино шли в гору, или с горы, поэтому весной и осенью множество людей тут разбивалось насмерть при неудачном падении, а некоторые умудрялись упасть так легко, что не получали даже ушибов.

В этом селе когда-то была очень красивая и высокая церковь, но ее золоченые кресты выступали за рамки новых революционных веяний, поэтому эти кресты было решено спилить, а память о древней церкви увековечить в художественных картинах, написанных маслом. После рыночных реформ старую церковь решено было реставрировать. Она порой обрастала строительными лесами, но дальше изготовления деревянных лесов дело почему-то не шло. Постепенно церковь стала ветшать и разрушаться, а на её куполах поселились ленивые и упитанные местные вороны, которые каркали довольно редко, но очень пронзительно.

Самым примечательным местом в этом старом селе была большая канава, которую вымыло когда-то весной непокорными талыми водами. Эта канава делила большое село на две живописные части. С незапамятных времен местные жители привыкли сбрасывать в канаву разный домашний мусор: полиэтиленовые пакеты, стеклянные бутылки, старые туфли и сапоги, дохлых крыс и кошек. На дне этой канавы, в густых зарослях ивы, жили бездомные собаки, лисы и еноты. А в конце канавы, у речки Бушуйки, с давних пор лежали два огромных валуна, происхождение которых было никому неизвестно. В солнечные дни эти гладкие дымчато-серые валуны так сильно нагревались, что не остывали до глубокой ночи. На одном из этих валунов после рабочего дня Андрей привык проводить свое свободное время. Обычно он задумчиво сидел на теплом валуне, обхватив тонкими руками худые колени, и смотрел вдаль, туда, где лесистые склоны подходили к самому берегу реки и образовывали нечто живописное, отдаленно напоминающее северную Швейцарию. И мысли при этом у Андрея рождались какие-то иностранные, несвойственные пологому течению провинциальной российской жизни.