Степка сейчас старается не перечить отцу. Он хотя и ворчун, но добрый. Иногда даже гладит Степку по голове своей тяжелой шершавой рукой, заглядывает в глаза и вздыхает. А о чем вздыхает – не понятно. И взгляд у него стал какой-то тоскливый, как будто осень на дворе, как будто на тусклых оконных стеклах застыли мелкие капли дождя.

В свободное время, по просьбе батюшки Анатолия, отец реставрирует в церкви алтарь. Работа у него идет медленно. Он сильно устает, часто отдыхает, но дело свое бросать не собирается. Говорит, что когда-нибудь, если Россия в нынешней смуте выживет, люди его добрым словом помянут. А больше-то ему ничего и не нужно. Такая у него мечта.

Небольшой городок под названием Красновятск с давних пор располагался в глухих лесах европейской России, где-то между Камой и Вяткой, и был знаменит лишь тем, что на здешнем спиртзаводе выпускали приличную водку под характерным названием «Вятский лес». В старинных летописях название городка никогда не упоминалось, в памятниках культуры он тоже не значился, зато большинство местных жителей почему-то считали себя потомками Ермака, так как носили фамилию Ермаковы.

– В 1995 году в этот городок приехал с севера бывший шахтер Павел Васильевич Уткин, мужчина среднего роста, слегка полноватый и сутулый, который удивил местных жителей тем, что купил в центре городка огромный деревянный особняк с четырьмя гипсовыми колоннами по фасаду и высоким крыльцом, украшенном витыми чугунными перилами. После этой покупки обыкновенные жители городка стали относиться к бывшему шахтеру с уважением, памятуя о том, что этот дом принадлежал когда-то купцу Алексею Маслову, который был женат на актрисе Ольге Кабилер, той самой женщине, дочь которой впоследствии стала известной писательницей, но революционных перемен не приняла, в двадцатые годы уехала за границу, написала там излишне откровенную, скандальную книгу воспоминаний и умерла в Лозанне.

Откровенно говоря, этот дом был уже довольно старый, имел печное отопление, высокие потолки и такие же высокие створчатые окна, из которых зимой и осенью почему-то несло жутким холодом. В нижнем этаже этого дома располагались четыре комнаты, заполненные громоздкой резной мебелью темного цвета, которая казалась никуда не годной из-за своей давно устаревшей формы. В одной из комнат стоял облупившийся бильярд, в другой – дубовый секретер, в третьей – диван с древней кожаной обивкой, твердой, как бивень мамонта.

Кроме громоздкой мебели в огромных комнатах было еще три печи, украшенные замысловатыми синими изразцами, широкая дубовая лестница на второй этаж и массивная кованая дверь, ведущая в подвал, всегда запертая большим амбарным замком, оставшемся должно быть еще от купца Маслова.

Ближе к осени в доме стало прохладно, печи пришлось затопить, и только после этого Павел Васильевич понял, какую ошибку он совершил, купив этот дом. Огромные печи пожирали сухие березовые дрова с пугающим аппетитом, а нагревались, между тем, очень медленно и скупо отдавали тепло. Поздней осенней порой в старом купеческом доме Павлу Васильевичу сделалось одиноко и холодно, особенно после того как выпал первый снег, а потом на половину растаял и превратился в блестящую скользкую кашицу, прилипающую к подошвам сапог. Не скрашивал одиночества даже запущенный яблоневый сад за окном, кривые и косматые ветви которого поднимались до окон второго этажа. Чем короче, чем холоднее становились дни, тем беспросветнее и тягостнее становилось одиночество Павла Васильевича. Должно быть из-за этого, когда однажды вечером в огромном доме Павла Васильевича появилась кошка, у него стало теплее на душе. Хотя бы какое-то живое существо в сумрачном жилище. «Пусть живет, – решил он, – в такой вместительной хоромине места всем хватит». И несмотря на то, что кошка выглядела более чем невзрачно, Павел Васильевич тут же простил ей все ее недостатки, в то числе и то, что она постоянно сидела на подоконнике и сонно смотрела в сад, высунув кончик языка. Кошка была трехшерстная худая и подслеповатая. Мяукать как положено она уже не могла, только жалобно разевала рот и протяжно хрипела. Или поднималась на задние лапы возле стола, цеплялась тупыми когтями за скатерть и поочередно перебирала лапами, выпрашивая еду. Зато съесть могла удивительно много. А, наевшись, уходила в подполье и справляла там все свои кошачьи надобности с характерным звуком, напоминающим гудение пустой водопроводной трубы. К местным котам эта кошка была равнодушна, на мышей смотрела с брезгливостью, и вообще вела созерцательный образ жизни. В какой-то момент Павел Васильевич решил, что она, судя по возрасту, тоже пенсионерка, тоже в годах, и полюбил ее еще больше, потому что почувствовал в ней родственную душу. Вместе они дожили до весны. А весной в доме появилась собака. Тоже откуда-то пришла. Надо сразу признаться, что и приблудная псина была невзрачная, немолодая, да и цвет шерсти у нее был какой-то странный – бледно-песчаный. Породу ее невозможно было определить. Она была не гончей и не дворнягой, а чем-то средним между этими породами. У нее были большие приплюснутые уши, тонкий длинный хвост и простоватая лобастая морда с темными глазами. В первый момент Павел Васильевич решил было собаку прогнать. Ну для чего ему собака, на самом деле? А потом подумал немного и решил: «Пусть живет, дом большой, места всем хватит». Тем более что псина оказалась безобидная и понятливая, ни на кого без надобности не лаяла, без нужды на людей не кидалась, только лениво разгуливала по саду между яблонями и задумчиво смотрела по сторонам, как будто хотела что-то важное вспомнить, но не могла. Постепенно Павел Васильевич тоже пристрастился к прогулкам по саду вместе с собакой. Пообедает, наведет для собаки какой-нибудь еды в пластиковом ведерке и выходит в сад прогуляться. А она уже бежит к нему, радостно помахивая хвостом, вертится под ногами, пока он шагает до собачьей миски, терпеливо ждет, пока выливает еду, а потом принимается есть и при этом забывает обо всем на свете. Самозабвенно ест, с аппетитом, как Павел Васильевич ел в далекой юности. И в саду с собакой стало не скучно. Она всегда была чем-нибудь занята. Все видела, все замечала, на все обращала внимание. Не мог ускользнуть от нее ни падающий лист, ни сидящая на заборе ленивая местная ворона. В общем, с кошкой и собакой в доме стало веселее.