При этих его словах я (и не одна я) покраснела, ибо с увлечением читала тогда именно Одинцову.

– Помните, ребята, – несколько лет плохого чтения, и вы навсегда превратитесь в духовных калек. А это не лечится! Единственным противоядием являются уроки литературы. Если, конечно, повезло с учителем. Вам вот повезло! – тут АМ широко улыбнулся. – Поднимите руки, кто читал Лескова? (поднялось 2—3 руки) А Салтыкова-Щедрина? Только не сказки, хотя это тоже отличная штука, а скажем «Историю одного города»? (тут руку поднял только Лешка Круглов). А Бабеля? Платонова? (ни одной руки).

Мы были подавлены своей неразвитостью и духовной инвалидностью. Но АМ нас ободрил:

– Не читали? И прекрасно! Вам можно только позавидовать. Ведь вам еще предстоит – впервые! – это прочесть. Это же счастье, ребята! Вообще, в мире написаны миллионы книг. Но тех, без которых человеку никак не обойтись, не так уж много. Наверное, всего пятьсот! И вот добрую часть из них вы с божьей (и моей) помощью прочтете года за два – за три.

Он говорил увлеченно, и глаза его при этом сверкали. Мы слушали, как зачарованные. С нами так о книгах еще никто не говорил. Только ехидина Элька, с которой мы то и дело шушукались, спросила: «Марго, а он часом не маньяк?» Я в ответ на нее шикнула.

А АМ продолжал упоенно токовать, как измученный страстью тетерев:

– Литература, вы потом поймете, хотя сейчас мне не поверите, – самый важный предмет в школе! И это объективная истина. Хорошая новость состоит в том, что я обещаю сделать вам самый драгоценный подарок, на который только способен учитель – я научу вас настоящей литературе. Не просто читать, но и понимать ее. В общем, любить это дело. Да-с, обещаю.

Мы условились, что на уроках будем проходить школьную программу. Только не так, как водится, когда школа навеки отбивает у своих воспитанников всякую охоту к чтению таких книг, как «Мертвые души» или «Война и мир», а совсем даже наоборот. А по субботам у нас будет факультатив по литературе. И на нем мы будем читать и обсуждать все самое интересное, что в школьную программу не вошло.

– Есть еще одна новость, – сказал АМ, подытоживая свою речь. – По-моему, тоже хорошая. Мы тут еще с одним «новеньким» учителем подумываем, а не организовать ли нам школьный театр? Чтобы немного порастрясти ваши мозги и души.

– Театр?! – загалдели мы радостно. – Вот здорово! А что за пьесы мы будем ставить? А как вы вдвоем будете работать? Ведь режиссер обычно – одинокий волк?

– Как Станиславский и Немирович-Данченко. Мы пока еще не достигли их уровня, но ведь и вы тоже не МХАТ. Кстати, ребята, подумайте на досуге, как мы назовем наш театр?

– Может, «Шхат» – школьный художественный театр? – предложил кто-то.

Всем очень понравилось. Только Лешка Круглов сказал: «А, может, назовем его «Нечайка»? Не все сразу поняли, откуда он взял это название, но АМ весело зыркнул на него и сказал:

– Да, пожалуй, так лучше. Пусть будет «Нечайка».

***

По расписанию в этот день после литературы следовала история. Вместе со звонком в класс вошел еще один новенький учитель, он же – второй предполагаемый режиссер. Первой моей мыслью было: «Да это же вылитый Пьер Безухов!». Историк был довольно тучным и одышливым. При этом выше и как-то массивнее словесника, шире в плечах. И уже начинал лысеть. В качестве компенсации он носил рыжеватую и довольно чахлую бородку. Зато усы были на редкость пышные. И, как и положено Пьеру, он носил очки. Причем очки с толстыми стеклами. Сквозь них глаза казались большими и выпученными. Так что он слегка смахивал на какую-то глубоководную рыбу, что выглядело не слишком приятно.