На переменке я увидела, как она стоит у окна, испуганно вздрагивая, когда носящиеся по всему коридору мальчишки случайно ее толкали. Я решила к ней подойти. Рядом с ней на подоконнике стояла пластмассовая коробка с едой, откуда она как раз вытащила персик и уже поднесла его ко рту. Завидев меня, она молча протянула этот персик мне. В этом жесте, как позже выяснилось, была вся Элька, всегда готовая поделиться, а то и просто отдать другим все, что у нее было. Ее потом в шутку называли «Франциск Ассизский». Мне вдруг ужасно захотелось взять персик, но я колебалась. «Бери, у меня еще есть», – сказала она. Я вонзилась зубами в сочную мякоть. Сок тут же брызнул на меня и на нее. Мы обе невольно прыснули. Как раз за неделю до появления Эльки я навек разругалась со своей закадычной подружкой, которой, кстати, была Ленка Павлова. Она тогда демонстративно пересела к другой девочке, и место за моим столом пустовало. Поэтому я сказала новенькой: «Садись со мной. Меня зовут Рита». «Эля», – ответила она. Мы по-взрослому обменялись рукопожатиями и по-взрослому же сказали: «Очень приятно». После чего не удержались на надлежащем уровне серьезности и одновременно хихикнули.

Когда прозвучал звонок, Элька перенесла свой ранец за мой стол. С тех пор мы так и сидели вместе. И я за все время ни разу не пожалела о своем приглашении. Вернее, не устаю благодарить бога или судьбу, что так вышло. Элька оказалась симпатичной во всех смыслах. Удивительно, но с первого дня знакомства и по сю пору (а прошло уже более 17 лет) мы с ней, по-моему, ни разу не поссорились. Хотя у нас обеих не самый простой характер.

***

Вот и сейчас, соскучившись после каникул, я просто глаз не могла от Эльки отвести. От чуть скуластенького лица с широко расставленными (где-то я читала, что широко расставленные глаза делают их обладателя гораздо привлекательнее) и пронзительной синевы глазами. От задорной светло-каштановой челки, небрежно спадающей на лоб. От всего ее маленького изящного тела. Словом, я откровенно ею любовалась. Без всякой тени ревнивого соперничества. А если добавить к этому заведомо ущербному и не передающему даже сотой доли ее обаяния описанию слегка угловатые, но удивительно грациозные движения, танцующую походку и тонкую, как бы подсвеченную изнутри, кожу (та же Ленка Павлова злобно фыркала по нашему поводу: «блестят, как две начищенные латунные таблички»), то не удивительно, что я часто ловила себя на мысли, что если бы была парнем, то без памяти влюбилась в нее. Влюбилась бы навеки.

А вот поди ж ты! У Эльки в классе никогда не было ни одного воздыхателя, никто на нее «глаз не положил». Может быть, потому, что в компании даже хорошо ей знакомых мальчишек она почему-то робела, зажималась и вела себя, как настоящий синий чулок. Возможно, в этом тоже сказывалось отсутствие матери, ее личного примера, ее любви, советов, а если надо, то и утешений. К тому же я не исключаю, что бессознательно Элька ощущала, что сильные чувства с ее стороны к какому-нибудь мальчику будут в некотором роде предательством по отношению к любимому отцу.

Правда, я никогда не сомневалась, что рано или поздно Элька свое возьмет. И точно – в институте она всегда была окружена целой свитой поклонников. Но свита возникла гораздо позже.

***

Мои родители Эльку любили и очень жалели: «Такая чудная девочка, а растет без матери. Как ей, должно быть, нелегко приходится!». Поэтому они всегда старались приглашать ее на разные выставки, концерты, поэтические вечера, на которых «выгуливали» меня. Вот и на ближайшее воскресенье мама запланировала культурную программу – мы собирались на выставку, где уже побывала вся Москва. Гогена, кажется. Или Сезанна?.. Мама сказала: «Давай пригласим Эльку. Пусть приходит в субботу. Переночует у нас, а с утра мы все вместе и отправимся…» – «Отличная идея! – захлопала я в ладоши. – А то она у нас сто лет в гостях не была!» Элька тоже обрадовалась маминому предложению, и в субботу вечером мы принимали нашу дорогую гостью.