– Ой, ну вот, – надула губки противоположность барменши из «Фоли-Бержер» в исполнении Сюзон и Эдуарда.

– Да, так что, может, звучит и пафосно, зато теперь я могу шлёпнуть и ущипнуть самую милую девушку в округе, – последовали визг и смех.

– Но нашего молчуна-то ты как встретил?

– А, да мы с ним на одном пароходе из Дувра плыли. Сначала даже взглядами старались не пересекаться и понятия не имели, что нам по пути. Он считал меня повесой и селадоном, а я его – обыкновенным занудой.

– А оказался занудой необыкновенным? – подал голос обладатель зашитой заячьей губы.

– Он и сейчас такое впечатление производит, – пыталась она втянуть Мартина в разговор, но тот ещё зрел.

– Он очаровашка, вот увидишь. Так вот, высадились мы у Дюнкерка – вновь соседствуем. Я в Бельгию – и он в Бельгию. Ну, как уж тут было не разговориться, чтобы скоротать время? Но истинный его потенциал я раскрыл в Брюгге. Какую же он мне серию лекций закатил о тамошних местах! Но уж извини, то был эксклюзив, обойдёмся без повторений! – «Главное, умасливай её своим сладкогласьем. Позже можешь даже попробовать монетками выстлать наш маршрут у неё на спине – вполне пригодная замена терапии из Спа». – Знаешь, как я его тогда обозвал? Архитектурный эмпат! Для него «музыка в камне» отнюдь не метафора. Должно быть, какое-то расстройство. – «Нет, ты меня в это не втянешь». – Но забавно то, что мы тогда так и проскочили мимо Франции. Мне-то было без разницы… Спокойно, ребята, спокойно, это тогда мне было без разницы! А вот у него маршрут был весьма даже установленный: германские земли, швейцарские кантоны, Тироль, Ломбардия, Тоскана, Рим. Он пояснял это… Как же там было? А, так пальпирует рыхлую Священную Римскую империю. – «Да она же и половины слов не понимает. Твоё счастье. И моё. Но представь, что начнётся, если ещё и я встряну?» – Мол, изучает эволюцию стиля и особенности связи способа администрирования территорий с архитектурным оформлением самой администрации. Я сам до сих пор слабо понимаю, что это значит, и уже забыл, на кой оно ему нужно. – «Ну что ты всё обо мне да обо мне, давай уже о себе или о ней, а? Кто тут кого наблюдает?» – Уверен, у него уже есть, что сказать и об этом месте. Встречайте овациями, мистер Мартин Вайткроу! – «Барнум чёртов. Так свою репутацию историедобытчика и зарабатываешь, да? Теперь, чтобы не обижать почтенную публику и початые бутылки, надо что-то сказать».

А у него, честно говоря, было. Он старался излагать так, чтобы не отпугнуть девицу. Впрочем, это его прорывающееся в устную речь архитектурное философствование нашло живой отклик у завсегдатаев. Вот тут урбография и начиналась. «Ладно, Генри, я сам напросился; хоть и получилось через задницу, но всё-таки своё дело ты сделал, так что спасибо». Какой угодно вечер в какой угодно забегаловке ни возьми, разговоры рано или поздно сводились к городской мистике и неожиданным откровениям. Какие-то были чистым художественным вымыслом, вроде переложения истории о Летучем голландце с паровозом в главной роли, какие-то – попыткой найти объяснение вещам иррациональным. Были и те, кому у Лувра виднелась пирамида, а то и группа. Или даже две из них, со смещением сплетавшиеся между собой. Встречались и те, кто понимал ощущения Мартина по поводу площади Согласия, и говорили, что обелиск похож на застывший в камне момент, когда капля падает с высоты в воду, и образует такой же вытянутый хвост, над которым внимательный и быстрый глаз часто способен увидеть каплю поменьше, – при этих словах Мартин вздрогнул. Оценили и его пассаж о Сакре-Кёр, дополнив его тем, что только неовизантийский стиль и подходил: где, как не в Византии, расположенной на стыке культур, знали цену языкам и символам, а купол-котёл обещал равномерное переваривание семиотических ингредиентов.