– Да-да, и он так сказал: любовь в душах людей и животворный огонь, все оплодотворяющий в природе, – есть одно и то же! – невольно вскричала Майя.

– Ты слышала, как барон говорил это? – спросил отец. – Но ведь тебя с нами не было.

– О нет, слов барона я не слыхала, да и не стану с ним говорить. Он мне антипатичен.

– Напрасно! Я понимаю, что тебе не нравится его чересчур утонченное обращение, ты ведь таких не любишь…

– Не только это, а все мне не нравится в нем! Этот человек – воплощение зла и лицемерия. Предупреждаю тебя, отец: не доверяйся ему ни в чем. Сколько ни есть в нем сил и дарований, он все их употребит на вред и пагубу тех, к кому имеет доступ. Ты знаешь: я в людях не ошибаюсь.

– Не преувеличивай, дитя мое. И наконец, хотя бы и так! Мы ведь с бароном не навеки сошлись. Знания его велики, и мы постараемся их позаимствовать, а дурные его свойства пусть при нем и остаются.

– Если бы это вполне зависело от нас, – задумчиво возразила девушка. – К несчастию, не одни лишь физические эпидемии заразительны, а я вижу, какой черной атмосферой дышит этот человек.

Упомянутый человек между тем не только видел все происходящее, но слышал весь разговор отца с дочерью в тот вечер своего прибытия и во все последующие дни – как слышал, видел и знал беспрепятственно почти все, что хотел.

Когда Ринарди простился с дочерью и они разошлись, барон Велиар, сидевший в кресле в своей далекой спальне до того неподвижно, что его можно было принять за мертвого, очнулся. Презрительная улыбка, столь редкая в присутствии свидетелей, оживила тонкие черты его выразительного лица. Он оперся головой на руку и несколько времени глубоко размышлял о чем-то.

«Да! – чуть не вслух сорвалось с языка у него в заключение. – Кажется, я им сделал слишком много чести – этому маньяку неплодотворных изобретений и его неясно видящей ясновидящей. Они, наши светлые братья, очень наивны, как и всякая добродетель, если замышляют поколебать наше влияние на мир такими орудиями, как эти двое, отец и дочь! Она способнее… но, кажется, нам и сильнейших претендентов на посвящение в светлые таинства и на благотворные перевороты в духовном мире человечества удавалось отстранять в ряды безумных и несмысленных юродивых! Подождем. Вероятно, обычные средства помогут».

Почти все следующие дни хозяин и гость провели запершись в лаборатории. Встречаясь с дочерью за поздними обедами, профессор так был занят своими размышлениями, что почти не говорил; барон, напротив, бывал очень разговорчив и так красноречиво рассказывал, что несколько раз возбуждал интерес Майи. Ей стало даже казаться, что она преувеличивала темные свойства их посетителя. Черных испарений, окружавших его, она положительно более не замечала. Только одно поведение Газели, которую приходилось запирать во избежание неприятностей, поддерживало ее опасения. Собака не могла выносить близости де Велиара спокойно. Она или лаяла и металась в небывалых припадках злобы, или, встретясь с ним взглядом, визжала и пряталась в ужасе.

Страх животного уступал злобе только в те минуты, когда барон приближался к барышне. Газель ни за что не дозволяла Майе подать ему руку, в бешенстве бросаясь на гостя. Пришлось ее запирать во всю неделю пребывания у них барона.

– Что вы делаете сегодня вечером, m-lle Marie? – спросил ее де Велиар раз, когда обед приближался уже к концу.

– Я?.. Ничего особенного. Поиграю, вероятно. А когда надоест музыка, пройдусь по парку.

– Вы не боитесь выходить так поздно?

– О нет. Чего ж бояться? Здесь тихо. И к тому же я беру с собой Газель, а вы видите, как ревностно она меня оберегает, – улыбаясь, прибавила молодая девушка.