Римма почувствовала, как под жирком, где-то в подвздошье ее рыхлого, при ближайшем рассмотрении напоминающего пареную репу живота зажгло. В ушах зазвенело, будто приближается тройка коней с бубенчиками. Хлопок в ушах такой, если бы соседский мальчишка из тринадцатой квартиры решил бы подшутить над ней, у уха рванув хлопушку. Помутнение, поплыли желтые круги. Лимонные, мандариновые, цвета спелого авокадо, апельсиновые, тыквенные пузыри. И друг за другом лопались, словно мыльные. Под ложечкой засосало. Выделилась слюна. Римма знала – это после прихода отходняк. Отходняк. Да. Иначе не назвать, наверное, он такой у алкашей. Женщина осторожно распрямилась и потянулась, мысленно попрощавшись с видениями, пытаясь зафиксировать в памяти детали. В такие моменты она радовалась, что завязала с холотропным дыханием. Те приходы были сродни наркоманским, изучила тему досконально в больнице после сильных обезболов. И ускользала в холотропной практике нить расследования, приходили люди из прошлых поколений, сбивали с толку своими действиями, и Римма путалась, кто свои. Кто чужие, так, поболтать пришли. Но встреча с «иноагентами» всегда была яркой по ощущениям, и эта тонкая, хлипкая грань, когда ты между жизнью и смертью. Иногда в реальность возвращаться не хотелось. Этим практика опасна. Были не вернувшиеся. И майор Киборг прекратила, ведь сидит, не дремлет внутри боец, которому надо спасти планету. После каждого закрытого дела Римма говорила себе: «Все, хватит! Пенсия, санаторий, имеешь право! Последний злодей и на покой». И в тот же день. Если не час. Появлялся новый холодный.

⠀

Римма открыла глаза сфокусировала взгляд на затухающей, казалось, подмигивающей свече. В одном ухе по-прежнему шумело, но она привыкла. К бесконечному белому шуму после аварии. Другое как локатор, зато чутко стало улавливать непривычные звуки, иногда она слышала четко звонок, который раздастся через минуту или шаги человека, идущего по лестнице, хотя жила со звукоизолированными стенами в дальнем углу межквартирной площадки. Женщина долго привыкала к своим необычным способностям, а когда привыкла – стало тошно от себя. Изгой, инок, пришелец. И кому я могу понравиться? Только таким же, как Серж. Человеку нравится копаться в кишках, взвешивать печенку, принюхиваться к мёртвой плоти с упоением маньяка и рассматривать. Иногда ей чудилось, что на нее он смотрит также. Как на труп. Сергей, вспомни… Сейчас он позвонит, раз, два…

– Алло. Ну что?

– Как ты это делаешь? Хотя, Римуш, ты завещала уже свое тело для изучения?

– Ты щас серьезно? Вот по этому вопросу позвонил? – она прижала трубку к уху плечом, доплелась до ванной и включила воду на полную.

– Нет, але, не слышу. Я по важному вопросу, и да, утра не подождать. Ты вот обмолвилась про двадцать девять трупов. Помнишь?

– Нет, не припомню. – Римма выключила воду и напряглась. Испугавшись, что начались провалы в памяти.

– Ты ведь рядом, так?

– Ну да, – в динамике что-то брякнуло, зашипело, и через минуту уже бренчал домофон.

Долговязый, одетый как всегда с иголочки, в любое время дня и года Сергей бережно снял с шеи кашне, повесил на крючок, снял перчатки, затем кашемировое полупальто натянул на плечики, разулся и аккуратно, по направлению носками к двери поставил начищенные ботинки. Римма ждала, вздыхая и поджимая губы. Как только гость захотел пройти в комнату, преградила грудью проход указывая кивком на кухню.

– Ненадолго! Чай, улун?

– Спасибо!

– А улунов не держим, цейлонский байховый, у бабы Феклы экспроприировала в чулане. Запасы, видать с 60-х еще. Она поставила перед патологоанатомом когда-то бывшую желтой картонную коробку с изображением слона в попоне. В надежде, что ухажер начнет понимать шутки. Но Сергей развернул коробку, понюхал, прищурился, поднес к настенной лампе, покрутил как древний артефакт. И вынес вердикт: