– Отдыхайте!..

Геночка сразу валится спать. Соха садится на нары по-турецки и начинает петь:

Это наш училищный гимн «Прощание на причале», неизвестно кем из курсантов сочиненный.

– А песенка-то ништяк, клевая! – отзывается из угла наш таинственный компаньон. – Кто сочинил? Сергей Есенин?

– Ага! Эдуард Маяковский! – хмыкает Сивашов. – Тебе не все равно, рецидивист?!

Тип, уловив знакомое словцо, поднимается в своем углу.

– А ты кто, стиляга? Маменькин сынок?!..

Сивашов подхватывает песню в полный голос, чем сразу останавливает «ягуара»:

Под потолком, как в авоське, тлеет за сеткой слабая электрическая лампочка. В тусклом свете незнакомец, испешренный наколками, застывает в позе Наполеона.

– Салажня! – орет он. – Маменькины сынки! На всем готовеньком жили, мать вашу так! Учись – не хочу! А мне каково было без отца-матери?! На Курской Дуге убили, в танке сгорел. А я по вагонам в электричках шустрил. Что вы знаете об этом, сопляки?! Сегодня наверно первый раз в жизни с подлянкой столкнулись и уже раскисли, сопли распустили ниже колен! Мне срок пришлось мотать по “недоразумению”. Понял ты, красавчик?!.. Доведется тебе такое, небось, в дерьме не найдешь. Или запьешь горькую, богодул!

– Не запью! Не из таковских! – орет в ответ Соха. – И не я твоего отца убивал. Нечего на людях зло срывать. Предъяви счет по адресу! Понял?

– Ты меня на “понял” не бери! Я за “понял” лес валил!

– Хватит. Заткни фонтан!

Потом они затихают.

Каждый из нас остается наедине с собой. Вот чем и страшна тюрьма. Ты остаешься наедине с собой, со своей судьбой. И думаешь: не окажется ли пророком пятнистый? Не покатишься ли дальше по наклонной дорожке? Сумеешь ли подчинить судьбу своей воле или она вырвется и начнет колесить тебя по свету?.. Вот первая несправедливость: тебя приняли за хулигана. Горько и обидно! Но как из этой трясины выбраться? Надо бороться, доказывать? Но – как, кому? С одного полюса – такие, как Циклариди, с другого – такие, как тип в татуировках. И те, и другие принимают тебя не за того, кто ты есть на самом деле. «А кто мы есть на самом деле? – размышляю я всю ночь напролет. – Как нужно жить, чтобы тебя ни с кем не путали, не могли подмять по любой своей прихоти?..»

– Подъем! – в коридоре зычный голос дежурного. – Сивашов!.. Брагин!.. Никишин! На выход!

Человек в татуировках, раздобыв где-то окурок, дымит в своем углу.

– Чао, стиляги! – машет рукой.

Его и Сохова дежурный почему-то не выкликает.

– Без товарища мы не уйдем, – заявляю я.

– Опять двадцать пять! – возмущается дежурный. – То их на аркане надо тащить сюда, то не выгонишь поганой метлой! Ладно. Кого вы забираете – этого или того?

Пятнистый, прислушиваясь, делает знаки рукой: мол, забирайте и меня, если лягавый такой добрый.

– Только Сохова! – подчеркивает Моцарт.

Милиционер выдает нам одежду, документы, записные книжки – все, что изымалось.

– Счастливого плавания, магелланы! – ухмыляется в пшеничные усы. – Больше не попадайтесь под горячую руку!

– Не попадемся! – заверяет Соха. – Но и этого так не оставим!

– Смотри не обожгись!

– Прощайте! – первым, пискнув, выскальзывает на улицу Геночка.

Мы высыпаем следом. Нежный сиреневый рассвет уже тронул восток за сопками. Перламутровые галеры облаков медленно плывут в Корею и Китай. Минуту мы стоим, словно зачарованные. Потом беремся за руки и идем вниз по сонной улице.