– Так сто лет выставлять промежуток времени? – осторожно спросил полуседой.

Коля, садись уже в кресло. Нет, не сто, – раздавал распоряжения старший. Его хитрые глаза пылали азартом, вдохновение переполняло его. – Выставляй ровно две тысячи. Цифра красивая и почти сто лет.

Стоцкий стоял над сидящем в кресле Николаем, которого Петька пристегивал к подлокотникам ремнями. Глаза его блестели. Матросу и вправду показалось, что он убеждённо верит в его возвращение. Что он с нетерпением будет ждать от него информацию, это очень важно для него. Самого же Котова терзали сомнения по поводу всей этой затеи и его обратного удачного возвращения, но выбора у него не было. Возможность пыток внушала ему куда больший страх.

– Всё готово. Я вас предупреждаю ещё раз, возможны пространственные отклонения.

– Чёрт с ними, там всё уже общее будет, – рявкнул Стоцкий. – Давай запускай!

Академик щёлкнул тумблер, Павлов повернул рукоятку, и стрелка на приборе поползла вверх.

– Ты не представляешь, Коля, как я хочу оказаться на твоём месте. Но на кого я всё это оставлю? Ты же понимаешь. Придётся довольствоваться твоими рассказами.

«Вряд ли ты их услышишь», – подумал Николай, краем глаза смотря на стол с приборами и лампами. Красная лампа погасла, и горели теперь две зелёных. Другие поочередно загорались и гасли, превращаясь в бегущую полоску. Под металлическим колпаком сильно начала чесаться голова. Потом картинка стала расплываться, и очертания Стоцкого потеряли резкость. Постепенно растворился и его голос. Матрос уже не мог слышать, как в дверь сильно заколотили.

– Кто? – закричал Стоцкий.

Оказалось это пришли искать матроса Колю. Всплыла информация, что он был на террористической акции вместе с Глебом Авдотьевым и Антоном Первушиным. Оба мертвы при невыясненных обстоятельствах.

– Пусть ответит, – вопрошала толпа анархистов, – как ему удалось в живых остаться? В Крестах легко отделался.

– Вернётся, на все вопросы ответит, – убедительно сдерживал толпу в дверях Стоцкий, не давая заглянуть им внутрь. – Его сейчас там нет. Я его на очередное задание отправил. Секретное. Пока.

До Даниила стало понятным быстрое согласие Коли. Но обратно не воротишь. Он уже в двухтысячном году. И неизвестно, живой ли он вообще там или нет. С котом Василием же тоже ясности нет. Вся надежда была на Колину удачу.

Старший отправил толпу, оставил двух своих матросов с винтовками у дверей, сказав им никого не впускать и тем более не выпускать.

– Да, знать бы, когда теперь Коля вернётся, – посмотрев своим хитрым взглядом на Петьку, вслух подумал Стоцкий. На что Петька пожал плечами:

– Откуда же я знаю?

Не узнает никогда и Николай, что ближе к ночи к даче Дурново подъехал броневик, подтянулись войска, и после недолгого сопротивления анархисты были вытворены из здания. Вчерашние освобожденные из Крестов заключённые были вновь взяты под стражу. Не досчитались только его – Николя Котова.

После того, как Николай растворился на кресле в подвале дачи Дурново, он оказался в пустоте. Белой, как молоко, пустоте и тишине. Вокруг не было ничего, только белая пустота. Она обволакивала со всех сторон, но Николай её не чувствовал. Продолжал находиться в сидячем положении, но ни на что не опирался. Парил в белом пространстве, как в невесомости. Тишина тоже была полной и обволакивающей. Она была именно от слова мертвая. Не пробивалось ни единого звука. Как будто выключили звук.

Такое спокойствие наполнило матроса в этом бесшумном пространстве, какое не давал ни один наркотик. Наконец то, он оказался один в тишине, где ни кто ему не мог помешать собраться с мыслями, подумать о своем насущном. Удалился от всей суеты, от всех командиров, старших и просто коллег по партии. Никаких тебе общих спален, столовых, казарм и кубриков. Он один в этой молочной тишине, наслаждается парением в неизвестность. Не было страха за будущее, за настоящий момент тоже не испытывал волнений. Ему даже пришла в голову мысль, что его всё- таки казнили на этом кресле, и он сейчас на пути в рай. Хоть он и не верил в существование загробной жизни. Движение анархистов, в котором матрос пребывал уже долгое время, напрочь отбило все церковные наветы, обозвав саму церковь сподвижницей власти. А власть, как известно, анархисты не признают. Вот и наслаждался матрос пребыванием в этом состоянии блаженства, ничего не ожидая.