– Все возможно, – говорит она. – Вы ведь учились в хорошем гимназиуме, у вас такие талантливые подруги. Вам двадцать семь лет, но у вас до сих пор голая футур-карта. Почему вы не верите в себя?

Я вздохнула. Госпожа Букерош взяла меня за руку.

– Не грустите, – сказала она. – Психоанал позволит вам отформатироваться, и вы сможете начать жизнь с чистого листа.

– То есть я перестану быть собой? – испугалась я.

– Ни в коем случае, – говорит она. – Наоборот. Вы обретете себя и сможете решить, каким будет ваше будущее. А пока отдыхайте.

***

Несколько дней меня не трогали, и в эти дни со мной и впрямь стало кое-что происходить. Вы не поверите, но благодаря психоаналу мои мысли начали мало-помалу выстраиваться в цепочку. Казалось, они превратились в каких-то маленьких сказочных тружениц и теперь разгребают старые завалы.

Понемногу в башке все стало налаживаться. Не то, чтобы до этого я была полная дура, но я вдруг поняла, что много чего упускала из-за того, что мыслила слишком поверхностно. Я стала припоминать некоторые давно позабытые подробности событий и примечала такое, на что прежде и внимания не обратила бы. Например, я вспомнила, как Дашери собрала свое самое первое лыби. Странно, что я потом это забыла. Я в то время как раз строила всякие домики из конструктора, и она мне прямо на этом примере и растолковала, что к чему. Это вроде того, как сочиняют головоломки – их сочиняют задом наперед: сперва выдумывают ответ, а уж потом приделывают к нему решение. То же и с лыби – первым делом обдумывается результат, а уж дальше прокладывается к нему дорожка.

Дашери свой самое первое лыби испробовала на нас с Фарри. Видели бы вы, как мы ухахатывались, – аж до колик, а я вообще едва не уписалась. Хотя, вроде, никакого повода для смеха не было, улыбка как улыбка, но, стоило глянуть на Дашери – и сразу истерика. А после она сказала, что и сама понятия не имела, как мы отреагируем. Вот что такое улыботворчество.

Кроме этого я припомнила еще кучу всяких подробностей, стала мало-помалу связывать их в цепочки и, когда рассуждала, мысли мои получались непривычно толковыми, чего со мной прежде не бывало, и это казалось мне занятным. Все вокруг стало как-то проясняться, что ли. Я запросто справлялась с такими вопросами, над которыми прежде пришлось бы помучиться.

Уж не знаю, насколько сумела удовлетворить своих мучительниц, но на утро восьмого дня Ровена сказала, что обследованию конец. Никаких нейрокодов, вирусов и чужеродных программ во мне не найдено, и это уже окончательное заключение, с чем она меня и поздравляет. Но тот самый архоз, о котором мне уже говорила госпожа Букерош, все-таки надо исправлять, потому что жить с ним в теперешнем обществе просто недопустимо. Она сказала, что кое-кого эта штука очень заинтересовала, и поэтому я прощаюсь с Каллионой и, согласно какой-то особой государственной программе, лечу в храмоторий закрытого типа, где эта кое-кто меня уже с нетерпением ждет.

– И где же этот храмоторий? – спрашиваю осторожно и чувствую, как каждая моя клеточка готова заверещать от восторга, я ведь ни разу в жизни не выбиралась за пределы Каллионы.

– Там, во внеполисной зоне, – сказала она. – На побережье Розового моря. Устраивает?

Омайгат! Я завизжала, захлопала в ладоши и стала прыгать на одной ноге вокруг Ровены. Когда я успокоилась, Ровена еще раз повторила, что есть особая государственная программа, и зря я надеюсь, что в храмотории буду отдыхать, потому что на самом деле мне там придется сотрудничать с какими-то научными службами того же самого Института, – причем, не просто сотрудничать, а, как они рассчитывают, самоотверженно трудиться. Хотя, бояться не надо, ведь там будет все то же, что и здесь – опросы, разговоры плюс еще какие-то тренинги. Она мне все растолковывала, а я все слушала, слушала, и никак не могла побороть идиотскую улыбку.