Вероника ждала их, пританцовывая на морозе в унтах и норковой шубке с распущенными роскошными волосами, что, похоже, служили отличной защитой от холода. Сама она грешила на белых медведей. Те привыкли шарить по помойкам, иногда в помещения вламывались. Но медведь оставил бы гораздо больше беспорядка и следов. Да и не видели их давно в окрестностях поселка.

Грыжа подсветил внутреннее пространство мощным фонарем. Тонкий слой инея заискрился, и все нарушения покрова стали четко видны.

– Это точно не медведи, – заявил Турманов.

Никто не спорил. Следы, что остались на заиндевевшем полу, с медвежьей лапой не спутаешь. Медведь всегда когтями борозды оставляет. А тут гладко, будто в унтах кто-то прошелся, даже скользнул немного. Но кто? В поселке все и всё на виду. Да что в поселке, на всём Крайнем Севере утаить что-то от общественного внимания трудно. Раньше когда зеков и комсомольцев тысячами гнали, всякое случалось. Но теперь, когда одни старожилы остались, мышь не пискнет без ведома. Если бы кто-то из поселковых в магазин вломился, мигом узнали бы, а если из чужих кто, заметили бы еще на подходе к поселку. Да и кому надо из-за кефира двери ломать? У Вероники, вон, целый погреб с мясными тушами. А туда не полезли.

Если бы дел касалось только кефира все бы посмеялись над «кефирными злодеями», тем более, что и пропало-то, может, бутылок пять всего. Но немногим ранее пропал труп, а его с кефиром не перепутаешь.

Дальше пошло по нарастающей. На следующий день пару высоких силуэтов видели у брошенного здания почты, а затем и у разрушенного моста через ручей. Две здоровенные чуть горбатые фигуры. И где только их потом не видели.

– Призраки, – решили старожилы. – Заморозили тех бедолаг на трассе, а это понятно чем заканчивается. Теперь покоя от них не будет.

– Белые ходоки, – остроумно переиначили жители помоложе.

– Люди всегда стремятся дать неизвестному имя, – заметил по этому поводу Долин. – Как будто получив имя оно становится более познанным и управляемым. Это такая магия.

– Магия? – переспросил Бром

– В переносном смысле. Надежда на нечто иррациональное, иллюзия контроля.

Однако, в темень, а она длилась по двадцать с лишком часов, даже юмористы порой вздрагивали от близкого воя. Выли конечно никакие не белые ходоки, а обыкновенные волки. Местные собаки им подвывали.

Кстати, насчет собак. Неугомонный Бром вскоре наткнулся на тело одной из них в километре от поселка, прямо возле дороги. Труп был наполовину заметен снегом и сперва лоскут пестрого меха Бром принял за одежду еще одного замерзшего человека. Но пробравшись туда и откопав понял, что это довольно крупная собака. Причем обезображенная. Кто-то явно покуражился над бедным животным. Переломил хребет выколол глаза, и перекрутил тело, подобно тому, как отжимают белье. Но что характерно, шкуру не повредил, мясо не сожрал. То есть, не медведь, явно. И вряд ли какой-то еще зверь. А тогда кто? Следов рядом, понятно, никаких, пурга и здесь всё зализала. Однако от мороза так животное не корежит, тут явно применили силу.

Мертвую собаку Бром притащил в поселок и, положив на утоптанный снег рядом с конторой, созвал людей.

– Сроду видеть такого не приходилось, – заявлял он, в который раз описывая обстоятельства находки.

У конторы собралась, наверное, половина поселка.

– Бред какой-то, – сказал Турманов, взглянув на труп.

У начальника, как склонного к науке человека, не имелось внятного объяснения происшедшему. Зато оно нашлось у тех, кто исповедует иные методы познания. Старики, пыхая вонючими трубками, вновь заговорили о проклятьях, злых духах, наказании за то, что бросили замерзать людей на дороге.