Над диваном висели три книжные полки. Без стекол. На центральной находился обязательный для здешних мест набор: Лондон, Куваев, Рытхэу, Мелвилл, ещё несколько авторов. А также всякая документалка и публицистика (Черский, Потанин, три великих норвежца, Обручев, «Красин», «Челюскин», «В поисках северо-западного прохода» и прочее в таком духе). На соседних полках стояли книги второго порядка. С одной стороны пестрое разнообразие детективов из разных серий, с другой – точно английская пехота, выстроились красные тома собрания сочинений Дюма. Толстые, массивные они показались Долину совершенно неудобными для чтения. Как такой в руках-то держать?

– Толстая красная линия, – многозначительно произнес он, проведя пальцем по корешкам.

Наиболее популярные «мушкетеры», «граф» и «королева» уже распались на отдельные тетради. Их переплели, подклеили какой-то клеенкой, но, похоже, ремонт помог не очень, книги продолжали разваливаться. Долин подумал, что карманный формат куда удобнее. Прихватил в метро, в трамвай, достал, прочел… с легкой душой выбросил, если не понравилось. Впрочем, и покетбуки тоже ушли в прошлое. Цифра вытеснила бумагу повсюду. Но не здесь.

Из канонического набора Долин не читал лишь Рытхэу. Вернее, читал когда-то в детстве сказки, но честно говоря, мало что понял и ещё меньше запомнил. А вот чего-то основательного, тянущего на настоящую прозу, прочесть не довелось. Теперь, в ожидании новостей (в такой обстановке болтать ни у кого не возникало желания), Долин решил восполнить пробел. Снял книжицу в бирюзовой обложке, повертел в руках. «Сон в начале тумана». Плюхнулся на диван, вызвав к жизни очередную музыкальную композицию, и забросил ноги на сундук, заменяющий ему кофейный столик.

Речь в книге шла про дореволюционную Чукотку и сюжет неожиданно захватил внимание.

***

На северах Долин был человеком случайным, залетным. Вообще-то, сюда «за круг» попадала масса случайных людей, по десятку разных причин, но обычно они не задерживались больше, чем на сезон. Искусанные мошкой, опухшие от спирта, обмороженные и избитые все эти искатели удачи убывали на большую землю, как только представлялась возможность. Чаще всего на теплоходе, потому что на самолет никто из них скопить не умел.

Долин на большую землю не убыл, в смысле не отбыл. В первый год поселковые старожилы такому казусу удивились. Во второй – позволили новичку вставить в серьезный разговор слово-другое, даже прислушивались порой, если тема не касалась местных дел. А в третий год уже принимали за своего. Все, за исключением Турманова. Тот бездельников презирал, «видел насквозь», как он сам выражался. А Долин ничем полезным не занимался. Он и работы местной не знал, и незачем ему было работать. Средств хватало на непритязательную жизнь.

Долин проводил в конторе большую часть времени. Ему предлагали занять один из брошенных домов, он отказался. Любой дом на севере требовал особого ухода, заготовки дров, воды, мелкого ремонта. А жить бобылем означало самому готовить, топить баню, стирать… Долин не столько боялся труда, сколько того, что рутина затянет, опутает липкими нитями мелочей, обязательств. Куда проще выменять время на деньги.

Пусть контору и сняли с баланса геологов, передав местным властям, они, эти власти, находились за сотню верст. Так что содержали здание сами обитатели и деньги Долина пришлись кстати. Долин обзавелся раскладушкой (ему почти даром уступил её один из «покидающих север навсегда») и поселился прямо здесь, в комнате отдыха.

Контора стала для него жилищем и местом встреч. Именно здесь, как он считал, находилось сосредоточие поселковой жизни. Здесь всегда обитало человек пять-шесть, кто проездом, кто дольше, а заходила время от времени чуть ли не половина поселка.