Когда шум стальных колёс растворился в холодной тишине, нарушаемой лишь тихими голосами, на перроне загадочного пассажира уже выискивал молодой человек. Вглядываясь в окна вагонов, он осторожно покачивался, но, заметив старого знакомого спускающимся вслед за разнородной толпой, тут же поспешил помочь ему с сумками.

– Рад наконец вас увидеть, Мастер.

– И я не менее рад вернуться в родные края, Виктор, – пробормотал в ответ тот. – Отвык я от этого воздуха, – он сделал глубокий вдох, затянув как можно больше свежести в свою грудь, словно хотел вытеснить из неё затхлое зловоние, накопившееся за долгое время путешествий.

Вдруг он замолчал, мёртво посмотрев на Виктора Порохова, затем приблизился к нему, как можно сильнее сократив расстояние между собой и собеседником, и максимально неразборчиво, словно боясь, что их может кто-то услышать, прошептал:

– Прежде чем приступить к обмену чувствами и расспросам о моём путешествии, я должен знать, как обстоят дела с тем поручением, что я вам прислал в ответ на твоё письмо.

Порохов улыбнулся, огляделся, ещё сильнее приблизился к Мастеру и с явным удовольствием констатировал:

– Уже пару дней как на западном фронте произошли перемены.

Довольный взгляд молодого человека заразил взор ещё не старого, но уже стремящегося к последней черте господина, который, громко рассмеявшись, с чувством облегчения заявил:

– Да закатим же мы пир на костях старого мира!

– Закатим пир, – подхватил Порохов.

– И как же это произошло?

– Нам удалось загнать его в капкан. Точнее… он сам туда пришёл. Столько усилий было вложено, и так легко всё разрешилось. Думаю, у нас ещё будет время это обсудить во всех красках. А как прошла ваша поездка?

Мастер помолчал, медленно выдыхая, после чего покачал головой.

– Я обо всём расскажу позже, когда все будут в сборе. Нам также нужно будет…

Порохов слушал Мастера, попеременно разглядывая то его, то поезд, то выходящих из него пассажиров. Эти существа казались ему недостойными, чтобы одеваться в такие дорогие наряды и жить той жизнью, которая досталась им по счастливой случайности. Он разглядывал лица этой безлюдной толпы, выражавшие необычайное самодовольство, от которого его воротило, хотя, как ему казалось, они сами не могли оценить своего счастья, ведь просто не знали другой жизни. Она была скрыта от них золотым забором, по ту сторону которого плоть страны разлагалась под гнётом крови солдат, проливающих её сами не зная за что, крови рабочих, расстающихся с ней за пару монет во благо небольшой горстки местной элиты, и крови крестьян, прощающихся с ней из-за неспособности сильных мира сего решить нарастающие, как уровень недовольства в стране, проблемы.

Он со скрытым отвращением переводил взгляд с одного прибывшего в город на другого. С женщины, нервно дёргающей руку упёртого сына, не желавшего идти с ней, на мужчину, достающего полупустую бутылку из сумки, чтобы сделать ещё глоток. С молодого парня, кокетничающего со старой дамой, носящей на шее дорогое колье, на девушку, подмигивающую носильщику, пока её муж расплачивался с ним. Его взгляд блуждал так среди этой толпы, пока вдруг не замер, заметив незнакомую девушку, которая, высунувшись из вагона, аккуратно посмотрела вниз на ступеньки и, крепко держась за стальные поручни, начала осторожно спускаться к перрону.

Порохов знал, что не имел права поддаваться подобным заинтересованностям, которые лишь мутили разум, но что-то внутри вынуждало его не переставать наблюдать за ней, не позволяло ни на мгновение опомниться. Он вообще перестал что-либо замечать и чувствовать, кроме опьяняющего оцепенения. Лишь порабощающее любопытство теперь правило бал.