– Изверги! – раздался резкий крик, вернувший в сознание тех, чья одежда была забрызгана уже успевшей остыть от безжалостного мороза кровью.

Все трое обернулись и, увидев огромную бегущую тушу старого дворника, только что заметившего произошедшее, ринулись бежать, оставив позади целую эпоху своей ещё даже не успевшей начаться в полной мере жизни, но уже умудрившейся лишить их всего человеческого, что было запрещено хранить в себе тем, кто стал частью чего-то большего, чем простая людская суета.

Отбросив в снег тяжёлую лопату, старый дворник разорвал воздух своим надрывающимся дыханием и, подбежав к лежащему на ледяном одре богачу, упал перед ним на колени, обхватив руками это уже переставшее источать даже самую незаметную струю пара тело.

– Батюшка, ты, это, не дури! – прокричал он. – Ты давай очнись!

Едва ощутимый морозец встречал рассвет недовольным треском побелевших деревьев, пробуждавшихся от ночного разгула зловещей метели. Сквозь свежий воздух протянулись слабые лучи отдохнувшего солнца, отражаясь от застывших окон, заставляя щуриться ранних посетителей пробуждающегося вокзала, которые при каждом вдохе, казалось, на секунду задерживали приятный зимний запах в легких, пытаясь насладиться каждой его порцией. Борясь с ускользающим из-под одежды теплом, люди переминались с ноги на ногу в ожидании первого поезда, который должен был ознаменовать начало нового дня. Их сонные взоры были обращены в ту сторону, откуда обычно доносился долгожданный гудок, поэтому никто не заметил, как двери вокзала распахнулись, выпустив наружу едва заметное облако пара. Вслед за ним из здания вышел молодой человек, который, внезапно почувствовав утреннюю свежесть, витавшую вдоль железнодорожных путей, остановился и задрал голову кверху.

Прозвучал глубокий вдох и следующий за ним медленный выдох, сопровождаемый гулом его резко пробудившихся легких. Но вдруг этот сладкий звук затих, когда человек, на чьём заспанном лице, расталкивая сонные мышцы, засияла стянутая улыбка, расслышал вдалеке звонкий голос несущегося поезда, прибытие которого и вынудило его проснуться в столь ранний час.

– А вот и наш путешественник, – радостно констатировал он, протирая глаза.

Точка вдали, из которой начал расти поезд, приближалась к станции, разрывая спящую пелену снега и разбрасывая её ошмётки прямо на наблюдавшие за этой стихией ели. Кроны деревьев робко содрогнулись, когда мощный гудок вновь пролетел над алмазной гладью, что была обречена на скорую погибель под стальными колёсами несущегося монстра.

Пока вокзал только начинал маячить в застывших окнах, пассажиры, жаждущие вновь ощутить под ногами не ускользающую бесследно землю, уже принялись потихоньку покидать свои места, собирая сумки и направляясь к выходу. Среди этой неспешной толпы, прислонившись к окну, стоял достопочтенный господин, спокойно разглядывая приближавшиеся дома столицы. Он ничем не выделялся среди этой утопающей в дорогих мехах вычурной толпы. Его взгляд растворялся в просторах, расстилающихся за пределами вагона. Но внимание было сосредоточено внутри, ведь, по своей давней привычке, он изучал беглые речи пассажиров, вникая в каждое их слово, опасаясь, что оно может стать для него роковым. Так уж его вынуждала действовать сама жизнь: быть всегда на молчаливом посту и не терять бдительность даже в самой обыденной ситуации.

Поезд начал сбавлять ход, скрипя колесами по заледеневшим рельсам, пока вовсе не замер напротив здания вокзала, освещаемого самыми первыми, а значит, самыми живописными лучами.