Графиня зажмурилась и закашляла, прикрыв рот покрывалом. Адальберт вздрогнул и отпрянул от матери. Ему было страшно смотреть на неё. Он хотел помочь, но не понимал, как, и от этого ком вставал в горле.

– Позови священника, – дрожащим от кашля голосом прохрипела мать.

Адальберт кивнул и почти выбежал из комнаты.

Он, граф Рудольф и Роберт ждали за дверью. Роберт был мертвенно-бледным, Рудольф держался стойко, но не шевелил ни одним мускулом, будто боялся смахнуть эту маску спокойствия. Адальберт переминался с ноги на ногу и поглядывал на дверь. Ему хотелось войти к матери, быть с нею рядом последние минуты её жизни, но страх того, что он там увидит, страх её добрых глаз, которые в один миг погаснут и уставятся в пустоту, сковывал его тело. Юный граф корил себя за этот страх. Мать назвала его заботливым, но заботливый сын никогда не оставил бы её одну в тяжёлую минуту. Ожидание затянулось; Адальберт с трудом сдерживался, чтобы не застонать от нарастающей тревоги.

Наконец, дверь открылась, из покоев как-то виновато выглянул священник и кивнул. Из груди Адальберта вырвался протяжный вздох; он с мучением зажмурился и бессильно уронил голову.

Всё стало иначе. Когда графиня была рядом, Адальберт знал, что всегда мог прийти к ней, и она выслушала бы всё, что накопилось у него на душе. Когда Анна сидела за обеденным столом или вышивала в большом зале, было так спокойно, потому что вот она – любящая и добрая. Теперь жизнь переменилась. Однажды Адальберт сел обедать и чуть не заплакал, не найдя слева от отца тарелки для матери. Ему не хотелось есть, он ни с кем не разговаривал и целый день сидел в своих покоях, а ночью не мог уснуть, как ни старался. Лицо его посерело и осунулось. Роберт, с которым раньше можно было ночи напролёт вести беседы о чём угодно, стал избегать встреч с кузеном. Даже книги, любимые герои и философы не могли утешить юного графа. Смерть, которая раньше была чем-то далёким и бесформенным, подошла совсем близко и обрела форму давящего в груди уныния. Читать о чужих страданиях не хотелось, когда душу терзали страдания собственные. Тоска по умершим – неблагодарное дело. Она затягивает хуже трясины.

Граф Рудольф видел, как тяжело Адальберт переносит первую в жизни утрату, и это удручало его едва ли не больше, чем сама эта утрата. Однажды, когда Адальберт снова закрылся в своих покоях, Рудольф постучал к нему. Отец сел на кровать рядом с сыном и положил руку ему на колено.

– Адальберт, я знаю, тебе тяжело. Но ты будущий граф… тебе ещё не раз предстоит столкнуться со смертью. Умирать будут близкие, друзья и слуги. Это неизбежно. Если каждый раз так мучиться… Давай, соберись. Думаешь, мне не больно? Ты не представляешь, как… Анна была моим светом, никого в жизни я не любил так сильно, как её… – он заглянул Адальберту в глаза, но тут же отвёл взгляд – глаза у мальчика были от матери. – Ну, полно же. У меня есть для тебя поручение.

Граф Рудольф отправлял сына в Италию. Война7 наконец завершилась, и теперь Папа Климент VII собирался короновать Карла V в Болонье. Вся знать Священной Римской империи стекалась туда, чтобы лично поприсутствовать на этом знаменательном событии и, быть может, снискать благосклонность нового сюзерена. Рудольф хотел, чтобы именно Адальберт представлял на коронации род фон Велленов.

Это было для Адальберта первым серьёзным поручением; впервые он так надолго и без сопровождения отца покидал родной дом. Всё в этой поездке возбуждало в нём детский трепет. Сколько он слышал об Италии: от отца и от капеллана, в книгах и на пирах, – и вот, судьба даёт ему своими глазами посмотреть на святыни нового искусства, пройтись по местам, где свершалась история… И на время уехать из замка. Выбраться из этого места, тянущего на дно уныния. Хотя в том, что последнего он жаждал больше всего, Адальберт не признавался даже себе.