Когда у мальчика обнаружились недюжинные спортивные способности, мать подарила ему крохотную боксерскую перчатку из серебра, которую когда-то подарил ей его отец. На ней было выгравировано: «Чемпионат Армейского авиационного корпуса по боксу – 1943».

Доминик дорожил этой вещицей как реликвией, потому что со временем он стал вспоминать об отце так, как вспоминают разрозненные эпизоды давно забытой пьесы. Одно из его самых ранних воспоминаний было о том, как боксер вечером приходит домой, треплет его по щеке, а потом вваливается в ванную комнату и его рвет фонтаном. Позже этот эпизод надолго вылетел у него из головы.

Другое воспоминание было скорее последовательностью нескольких эпизодов, которые, по всей видимости, относились к четвертому году его жизни – 1951-му. Это было вскоре после того, как отец стал жить отдельно и им разрешили видеться по воскресеньям. Отец жил в нескольких кварталах от них, в доме родителей, и каждая их встреча с Домиником заканчивалась в «Волшебном фонаре», шумном местном кабаке, где чемпион Армейского авиационного корпуса громил всех желающих голыми кулаками за деньги и напитки.

Доминик помнил, как однажды, во время одного из таких турниров, отец сказал ему, что предпочел бы жить с ним, но это невозможно, потому что это означало находиться под одной крышей с дядей Нино.

– Он хочет, чтобы я делал кое-что, против чего я возражаю, – сказал он.

– Что?

– Ну, тебе пока не понять.

Узнав о «Волшебном фонаре», мать Доминика, бывшая жена Энтони, и ее брат закатили скандал, после чего Доминик больше никогда не разговаривал с отцом. Боксер еще какое-то время жил в тех местах, и сын иногда видел его на улицах – но, следуя инструкциям дяди Нино и матери Марии, переходил на другую сторону дороги, словно у того была ветряная оспа.

Мальчик чувствовал себя ужасно, но мать утешала его словами о том, что ужасна порой бывает и сама жизнь. «Этот тип – чертов разгильдяй, – добавлял дядя Нино, покачивая ребенка на коленке. – О тебе позабочусь я».

Конечно же, в то время Доминик не обладал ни достаточными силами для протеста, ни достаточными знаниями об истории семьи для того, чтобы оценить, в правильном ли направлении течет его жизнь.

Антонино Гаджи родился летом 1925 года. Он был третьим и последним ребенком Анджело и Мэри Гаджи, живших в квартире без горячей воды в доме без лифта, расположенном в нижнем Ист-Сайде на Манхэттене, где не утихали бури иммигрантских волнений. Со временем имя превратилось в Энтони, а его изначальная форма породила прозвище – Нино.

Некоторые улицы в нижнем Ист-Сайде именовались с помощью букв, поэтому у него тоже было прозвище – «Алфабет-Сити»[2]. Гаджи проживали на 12-й улице, неподалеку от авеню А и парка Томпкинс-сквер[3] – шумного места, к которому вели все окрестные дороги. Анджело Гаджи, мирный уроженец Палермо, держал парикмахерскую. Его жена, отличавшаяся железной волей, была швеей на потогонной фабрике[4]. Она оставила работу ради того, чтобы сидеть дома с Нино и двумя другими детьми – двухлетней Марией и годовалым Розарио, который вскоре будет известен как Рой.

Это была непростая жизнь в непростом окружении. Пара хотела выбраться оттуда как можно скорее, но началась Великая депрессия, и всё стало только хуже. Мужчины заходили в парикмахерскую не так часто, как раньше, и Анджело пришлось уволить нанятых им работников. Как только Нино стал способен помогать по хозяйству, его тут же устроили уборщиком и полировщиком обуви тех, кому с работой повезло.

На густонаселенных улицах, под завязку забитых «семьями», где все смотрели друг на друга с подозрением, то и дело вспыхивали разногласия из-за языкового барьера и отличающихся ценностей. Буквально в каждом квартале дети объединялись в шайки. Если тот, кто не испытывал склонности к дракам, добирался до школы, сохранив свой завтрак, это считалось везением.