Так называемые авторазборки вырастали повсеместно. В гаражах и автомастерских, от Канарси и до Флэтлендса, люди с ацетиленовыми горелками превращали угнанные машины в ценные груды запчастей. Разница между новыми и бывшими в употреблении запчастями была существенной. Передний обвес – решетка радиатора, фары и бампер – мог стоить восемьсот долларов у дистрибьютора и двести – на разборке.

Угон автомобилей стал самой развитой сферой нелегального бизнеса в Нью-Йорке и по всей стране. Помимо того, что угонщиков манили высокие прибыли и низкие риски, для совершения подобного преступления не нужно было особо мучиться угрызениями совести, а необходимые умения легко приобретались в автомастерской или на заправочной станции. Плотная жилая застройка Нью-Йорка тоже играла на руку автомобильным ворам: у многих водителей не было своих гаражей, и машины, оставленные на улице или во дворе, оказывались легкой добычей. Способствовала преступной деятельности и низкий уровень работы надзорных органов: с увольнением нескольких тысяч полицейских система уголовного правосудия сосредоточилась на более существенных, насильственных преступлениях. Когда же задерживали угонщика, прокуроры и судьи обычно старались заключить сделку со следствием и не доводить дело до суда, чтобы не создавать затор в потоке более сложных случаев.

В 1974 году в городе было угнано 77 тысяч машин – рекордное количество, восемь процентов от общего числа угнанных машин по всей стране. Десятки из них были на счету молодых людей, которых собрал вокруг себя Рой Демео, – в основном бывших учащихся, отчисленных из средних школ Канарси. Главным участником этой группы и самым приближенным к Рою был Крис Розенберг.

Крис, ростом пять футов пять дюймов[56], был готов выколоть глаза каждому, кто явно обратил бы на это внимание. У него было много пар туфель на платформе – и не только потому, что они были в моде в начале семидесятых, но и потому, что в них он ходил слегка вприпрыжку, будто бы приподнимаясь с каждым шагом. Несмотря на невысокий рост, он был жилистый и сильный: случалось, он нападал на превосходящих его по размеру противников свирепо и внезапно, сразу же после забалтывания их миролюбивыми речами, – уловка в стиле Роя Демео.

В 1974 году Рою было двадцать три. С прямыми каштановыми волосами до плеч, слегка обвисшими усами, в цветастых рубашках и джинсах клеш он выглядел как гитарист хэви-метал группы. Он смотрелся абсолютно на своем месте, когда разъезжал в компании девушек по манхэттенской Гринвич-Виллидж – центру притяжения городской молодежи. Однако кое-что все же выделяло его из толпы: белый «корвет» и спрятанный в нем револьвер 38-го калибра.

На самом деле его первым именем было не Крис, а Харви, но он ненавидел это имя – как и фамилию – Розенберг. Назвать его так было все равно что отпустить едкое замечание по поводу его роста. Он ненавидел свое еврейское происхождение и потому жил отдельно от родителей. Подрастая в квартале Канарси, населенном в основном итальянцами, он пришел к убеждению, что евреи – слабые и запуганные, как его отец. В юности Крис попросил друзей и членов семьи называть его именно этим именем – внятным, мужественным, которое было не в ходу в его квартале, – и опасаясь его неоднозначной реакции, ребята выполнили просьбу.

Это положительно повлияло на его самооценку, но не на темперамент. У него были постоянные проблемы в школе и дома, где мать тщетно пыталась приучить его выказывать уважение к старшим. Его родители были не из ортодоксальных евреев, но любили ездить на отдых всей семьей на еврейский курорт в Катскилл, где Крис не отличался примерным поведением и дразнил других еврейских детей. В конце концов родители сдались. Крис был старшим ребенком в семье, и ему позволили идти своим путем. Большой беды в этом не было: младший брат Криса был хорошо приспособлен к жизни, и у него были все шансы, чтобы достичь своей цели – стать врачом.