– Он русский, чисто русский. Он очень хороший малый, я его давно знаю, он мой товарищ по курсам бухгалтерии Езерского, хотя значительно моложе меня. И скажу правду: он лучше меня.

– А он сейчас свободен? – сквозь слезы протянула в нос Валя.

– Да. Почти.

– Что значит «почти»?

– Свободен.

– А он захочет? – опять несчастно протянула она в нос.

– Должен захотеть.

– Как это так – «должен захотеть»?

– Зная его вкус, думаю, что захочет.

– А если нет? – как ребенок, хмыкнула она заплаканно.

– Тогда поищем другого. Вы, сударыни, искать не умеете! Нас, жаждущих чистой любви мужчин, много, гораздо больше, чем вы предполагаете. Нами кишат все частные дома Москвы, учреждения, клубы, театры, церкви, бульвары, улицы, трамваи. Всегда и всюду нами движут только поиски женской любви, иначе мы вечно лежали бы в своей берлоге. Но вы совсем не знаете нашей мужской психологии. Мужчина прежде всего трус в любви, и ваша прямая обязанность – приходить к нему на помощь. А вы этого не делаете. Вы ходите по самым освещенным и многолюдным улицам Москвы, строите мужчине глазки и думаете, что он заинтересуется, воспылает и подойдет знакомиться. Он, может, и заинтересуется, и воспылает, но не подойдет знакомиться.

– Подходят, – сказала Валя. – Я за те четыре дня убедилась, что подходят.

– Да, подходят, но какие подходят? Самые нахальные подходят, самые отбросы подходят, последний сорт! Подходят только сих дел мастера. А мужчина скромный, порядочный, воспитанный, ищущий серьезной и глубокой любви, – такой мужчина на освещенной и многолюдной улице к вам никогда не подойдет.

– А как же сделать, чтобы они подходили?

– Надо, если видите, что приличный мужчина заметил вас, сейчас же сворачивать в безлюдный и темный переулок. Там он немедленно догонит вас, смело подойдет, и вы в минуту объяснитесь. А вы ходите-ходите по пяти часов подряд по Петровке или Кузнецкому и удивляетесь, что к вам подходят знакомиться только шикарно одетые уголовники!

– Хорошо. Буду на всякий случай знать.

– Завтра попробуйте это средство – и послезавтра вы будете иметь кучу интеллигентных и занимающих высокие посты знакомых.

Когда Шурыгин возвратился домой, в квартире хозяев его нетерпеливо поджидал старший счетовод «Сельскосоюза» Арефьев, молодой, худой, бритый, с громадными глазами и с длинными, взъерошенными композиторскими волосами.

– Друг! – вскричал Арефьев бешено, едва они вдвоем вошли в комнату, и выпучил глаза. – Выручай! Спасай! Ты когда-то просил меня об этом!

И он заколыхал над своей головой обеими руками, как утопающий, взывающий о помощи.

– В чем дело? – спросил встревоженно Шурыгин.

– Забери у меня мою полячку! Ведь ты, кажется, хотел сегодня развязаться со своей докторшей!

– А ты как будешь? – улыбнулся Шурыгин.

– Я себе другую нашел, лучшую! Забери ее, прошу тебя, а я тебе тоже когда-нибудь в чем-нибудь услужу! Забери! – умолял Арефьев и положил обе руки на плечи Шурыгина.

– Ты так хвалил свою полячку. Чем же она тебе не угодила?

– У нее слишком узкий кругозор, с ней не о чем говорить.

– А зачем тебе с ней говорить? Вот эти идеализмы и губят нас.

Шурыгин сел, Арефьев не мог сидеть.

– И потом, моя новая служит – и ее не надо кормить! – быстро говорил он, весь дергаясь. – И потом, она вообще во всех отношениях лучше. И потом, дело это уже оконченное, решенное, я с той порвал и договорился с этой, ну, одним словом, мне некогда и уже поздно, ночь, говори: заберешь?

– А из себя она как, ничего?

– О! Об этом не спрашивай! По улице будете идти, все будут на вас оборачиваться, как на приезжих из Ниццы! Заберешь?

– Гриша, ты знаешь, что я всегда рад помочь тебе, но сейчас я этого сделать никак не могу.